Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 1)

- Здравствуйте, - сказал Диомидов, взяв Клима за локоть. - Ужасный какой город, - продолжал он, вздохнув. - Еще зимой он пригляднее, а летом вовсе невозможный. Идешь улицей, и все кажется, что сзади на тебя лезет, падает тяжелое. А люди здесь - жесткие. И - хвастуны.

Он снова вздохнул, говоря:

- Не люблю, когда ахают - ах, Москва! Разрумяненное морозом лицо Диомидова казалось еще более картинным, чем было всегда. Старенькая котиковая шапка мала для его кудрявой головы. Пальто - потертое, с разными пуговицами, карманы надорваны и оттопырены.

- Куда вы идете? - спросил Клим.

- Обедать.

И, мотнув головой на церковь Чудова монастыря, он сказал:

- Чиню иконостас тут.

- Вот как! И в театре и в церкви работаете...

- Так что? Все равно работа. Меня знакомый резчик и позолотчик пригласил. Замечательный...

Диомидов нахмурился, помолчал и предложил:

- Пойдемте в трактир, я буду обедать, а вы - чай пить. Есть вы там не станете, плохо для вас, а чай дают - хороший.

Было бы интересно побеседовать с Диомидовым, но путешествие с таким отрепанным молодцом не улыбалось Климу; студент рядом с мастеровым подозрительная пара. Клим отказался идти в трактир, а Диомидов, безжалостно растирая ладонью озябшее ухо, сказал:

- Все - работаю. Хочу много денег накопить. И вдруг спросил:

- Вы одобряете Лидию Тимофеевну, что она в театр готовится?

Не ожидая ответа, он тотчас раскрыл смысл вопроса:

- Это ведь все равно как голой по улице ходить.

- Лидия Тимофеевна - взрослый человек, - сухо напомнил Клим.

Диомидов утвердительно кивнул головой.

- По-моему, умные чаще ошибаются в себе.

- Почему вы так думаете? . - А - как же? Я - книги читаю, вижу...

Это показалось Самгину дерзким: невежда, говорить правильно не умеет, а туда же...

- Что ж вы читаете?

- Всякое. Все об ошибках пишут. Притопывая ногою, он спросил:

- Вы - революцией занимаетесь?

- Нет, - ответил Клим, взглянув прямо в глаза Диомидову, - синева их была особенно густа в этот день.

- А я думаю - занимаетесь, вы такой скрытный.

- Почему вас интересует это?

- Когда мне об этом говорят, я знаю, что это правда, - задумчиво пробормотал Диомидов. - Конечно - правда, потому что - что же это?

Он махнул рукою на город.

- А хоть и знаю, да - не верю. У меня другое чувство.

- О революции на улице не говорят, - заметил Клим.

Диомидов оглянулся.

- Это - не улица. Хотите, я вам одного человека покажу? - предложил он.

- Какого?

- Увидите. Замечательный. Он - по субботам проповедует.

- Революцию?

- По-моему - еще хуже, - не сразу ответил Диомидов. Клим усмехнулся.

- Забавный вы человек!

- Пойдемте! - тихонько, но настойчиво упрашивал Диомидов. - Сегодня суббота. Только вы попроще оденьтесь. Хотя - все равно, - бывают и такие. Даже околоточный бывает. И - дьякон.

По ласкающему взгляду забавного человека было ясно: ему очень хочется, чтоб Самгин пошел с ним, и он уже уверен, что Самгин пойдет.

- Страшно интересно. Это надо знать, - говорил он. - Очки - снимите, очковых людей не любят.

Клим хотел отказаться слушать вместе с околоточным проповедь чего-то хуже революции, но любопытство обессилило его осторожность. Тотчас возникли еще какие-то не совсем ясные соображения и заставили его сказать:

- Дайте адрес, я, может быть, приду.

- Лучше мне зайти за вами, проводить...

- Нет, не беспокойтесь...

Вечером Клим плутал по переулкам около Сухаревой башни. Щедро светила луна, мороз окреп; быстро мелькали темные люди, согнувшись, сунув руки в рукава и в карманы; по сугробам снега прыгали их уродливые тени. Воздух хрустально дрожал от звона бесчисленных колоколов, благовестили ко всенощной.

"Любопытно, - в какой среде живет этот полуумный? - думал Клим. - Если случится что-нибудь - самое худшее, чего я могу ждать, - вышлют из Москвы. Ну, что ж? Пострадаю. Это - в моде".

Вот, наконец, над старыми воротами изогнутая дугою вывеска: "Квасное заведение". Самгин вошел на двор, тесно заставленный грудами корзин, покрытых снегом; кое-где сквозь снег торчали донца и горлышки бутылок; лунный свет отражался в темном стекле множеством бесформенных глаз.

В глубине двора возвышалось длинное, ушедшее в землю кирпичное здание, оно было или хотело быть двухэтажным, но две трети второго этажа сломаны или не достроены. Двери, широкие, точно ворота, придавали нижнему этажу сходство с конюшней; в остатке верхнего тускло светились два окна, а под ними, в нижнем, квадратное окно пылало так ярко, как будто за стеклом его горел костер.

Клим Самгин постучал ногою в дверь, чувствуя желание уйти со двора, но в дверях открылась незаметная, узкая калиточка, и невидимый человек сказал глухим голосом, на о:

- Осторожно. Четыре ступени.

Затем Самгин очутился на пороге другой двери, ослепленный ярким пламенем печи; печь - огромная, и в нее вмазано два котла.

- Чего же? Проходите, - сказала толстая женщина с черными усами, вытирая фартуком руки так крепко, что они скрипели.

В полуподвальном помещении со сводчатым потолком было сумрачно и стояла сыроватая теолога, пропитанная удушливым запахом испорченного мяса и навоза. Около печи в деревянном корыте для стирки белья мокли коровьи желудки, другое такое же корыто было наполнено кровавыми комьями печонок, легких. Вдоль стены - шесть корчаг, а за ними, в углу на ящике, сидел, прислонясь к стене затылком и спиною, вытянув длинные, тонкие ноги верблюда, человек в сером подряснике. Отклеив затылок от стены, он вытянул длинную шею и спросил басом, негромко:

- Аптекарь?

- Почему вы думаете, что аптекарь? - сердито спросил Клим.

- По внешнему облику, конечно... Садитесь вот сюда. Клим сел против него на широкие нары, грубо сбитые из четырех досок; в углу нар лежала груда рухляди, чья-то постель. Большой стол пред нарами испускал одуряющий запах протухшего жира. За деревянной переборкой, некрашеной и щелявой, светился огонь, там кто-то покашливал, шуршал бумагой. Усатая женщина зажгла жестяную лампу, поставила ее на стол и, посмотрев на Клима, сказала дьякону:

- Незнакомый.

Дьякон промолчал. Тогда она спросила Самгина:

- Вас кто звал?

- Диомидов.

- А-а! Сеня. Демидов он.

Она пошла к печке, нюхая руки свои, но, остановясь, спросила:

- Он говорил - в очках?

- Очки - со мною.

- Ну, ладно...

Клим достал из кармана очки, надел их и увидал, что дьякону лет за сорок, а лицо у него такое, с какими изображают на иконах святых пустынников. Еще более часто такие лица встречаются у торговцев старыми вещами, ябедников и скряг, а в конце концов память создает из множества подобных лиц назойливый образ какого-то как бы бессмертного русского человека.

Вошли двое: один широкоплечий, лохматый, с курчавой бородой и застывшей в ней неопределенной улыбкой, не то пьяной, не то насмешливой. У печки остановился, греясь, кто-то высокий, с черными усами и острой бородой. Бесшумно явилась молодая женщина в платочке, надвинутом до бровей. Потом один за другим пришло еще человека четыре, они столпились у печи, не подходя к столу, в сумраке трудно было различить их. Все молчали, постукивая и шаркая ногами по кирпичному полу, только улыбающийся человек сказал кому-то: