Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 1)

- Не знаю, можно ли объяснить эту жадность на чужое необходимостью для нашей страны организующих идей, - сказал Туробоев, вставая.

Лютов тоже вскочил:

- А - славянофилы? Народники?

- "Одних уж нет, а те далече" от действительности, - ответил Туробоев, впервые за все время спора усмехнувшись.

Наскакивая на него, Лютов покрикивал:

- Но ведь и вы - и вы не самостоятельны в мыслях. Ой, нет! Чаадаев...

- Посмотрел на Россию глазами умного и любящего европейца.

- Нет, подождите, не подсказывайте... Наскакивая на Туробоева, Лютов вытеснил его на террасу и там закричал:

- Сословное мышление...

- Утверждают, что иное - невозможно...

- Странный тип, - пробормотал Варавка, и по его косому взгляду в сторону Алины Клим понял, что это сказано о Лютове.

Минуты две четверо в комнате молчали, прислушиваясь к спору на террасе, пятый, Макаров, бесстыдно спал в углу, на низенькой тахте. Лидия и Алина сидели рядом, плечо к плечу, Лидия наклонила голову, лица ее не было видно, подруга что-то шептала ей в ухо. Варавка, прикрыв глаза, курил сигару.

- Теперь-с, показав друг другу флаги оригинальности своей... Что такое?

Третий голос, сиповатый и унылый, произнес:

- Может, на сома желаете поохотиться, господа? Тут для вашего удовольствия сом живет, пуда на три... Интересно для развлечения...

Клим вышел на террасу, перед нею стоял мужик с деревянной ногой и, подняв меховое лицо свое, говорил, упрашивая:

- Я бы вам, рубликов за двадцать за пять, отлично устроил охотку. Рыбина - опасная. Похвалились бы после перед родными, знакомыми...

Туробоев отошел в сторону, Лютов, вытянув шею, внимательно разглядывал мужика, широкоплечего, в пышной шапке сивых волос, в красной рубахе без пояса; полторы ноги его были одеты синими штанами. В одной руке он держал нож, в другой - деревянный ковшик и, говоря, застругивал ножом выщербленный край ковша, поглядывая на господ снизу вверх светлыми глазами. Лицо у него было деловитое, даже мрачное, голос звучал безнадежно, а когда он перестал говорить, брови его угрюмо нахмурились.

Лютов торопливо спустился к нему и сказал:

- Идем.

Он пошел к реке, мужик неуклюже ковылял за ним. В комнате засмеялась Алина.

- Как вам нравится Лютов? - спросил Клим Туробоева, присевшего на перила террасы. - Оригинален?

- Не из тех людей, которые возбуждают мое уважение, но - любопытен, ответил Туробоев, подумав и тихонько. - Он очень зло сказал о Кропоткине, Бакунине, Толстом и о праве купеческого сына добродушно поболтать. Это самое умное, что он сказал.

Одна за другой вышли из комнаты Лидия и Алина. Лидия села на ступени террасы, Алина, посмотрев из-под ладони на заходящее солнце, бесшумно, скользящей походкой, точно по льду, подошла к Туробоеву.

- Вот уж не думала, что вы тоже любите спорить!

- Это - недостаток?

- Да, конечно. Это - стариковское...

- "Наше поколение юности не знает", - сказал Туробоев.

- Ой, Надсон! - пренебрежительно, с гримасой, воскликнула Алина. - Мне кажется, что спорить любят только люди неудачные, несчастливые. Счастливые - живут молча.

- Вот как?

- Да. А несчастным трудно сознаться, что они не умеют жить, и вот они говорят, кричат. И всё - мимо, всё не о себе, а о любви к народу, в которую никто и не верит.

- Ого! Вы - храбрая, - сказал Туробоев и тихонько, мягко засмеялся.

И ласковый тон его и смех раздражали Самгина. Он спросил иронически:

- Вы называете это храбростью? А как же вы назовете народовольцев, революционеров?

- Тоже храбрые люди. Особенно те, которые делают революцию бескорыстие, из любопытства.

- Это вы говорите об авантюристах.

- Почему? О людях, которым тесно жить и которые пытаются ускорить события. Кортес и Колумб тоже ведь выразители воли народа, профессор Менделеев не менее революционер, чем Карл Маркс, Любопытство и есть храбрость. А когда любопытство превращается в страсть, оно уже - любовь.

Взглянув на Туробоева через плечо, Лидия спросила:

- Вы искренно говорите?

- Да, - не сразу ответил он.

Клим ощущал, что этот человек все более раздражает его. Ему хотелось возразить против уравнения любопытства с храбростью, но он не находил возражений. Как всегда, когда при нем говорили парадоксы тоном истины, он завидовал людям, умеющим делать это.

Возвращался Лютов и кричал, размахивая платком:

- На рассвете будем ловить сома! За тринадцать рублей сторговался.

Вбежав на террасу, он спросил Алину:

- Нареченная! Вы никогда не ловили сома? Она прошла мимо его, сказав:

- Ни рыб, ни журавлей в небе...

- Понимаю! - закричал Лютов. - Предпочитаете синицу в руки! Одобряю!

Клим видел, что Алина круто обернулась, шагнула к жениху, но подошла к Лидии и села рядом с ней, ощипываясь, точно курица пред дождем. Потирая руки, кривя губы, Лютов стоял, осматривая всех возбужденно бегающими глазами, и лицо у него как будто пьянело.

- Живем во исполнение грехов, - пробормотал он. - А вот мужик... да-с!

Кажется, все заметили, что он возвратился в настроении еще более неистовом, - именно этим Самгин объяснил себе невежливое, выжидающее молчание в ответ Лютову. Туробоев прислонился спиною к точеной колонке террасы; скрестив руки на груди, нахмуря вышитые брови, он внимательно ловил бегающий взгляд Лютова, как будто ожидая нападения.

- Я - согласен! - сказал Лютов, подойдя мелкими шагами вплоть к нему. - Верно-с: мы или плутаем в дебрях разума или бежим от него испуганными дураками.

Он взмахнул рукою так быстро, что Туробоев, мигнув, отшатнулся в сторону, уклоняясь от удара, отшатнулся и побледнел. Лютов, видимо, не заметил его движения и не видел гневного лица, он продолжал, потрясая кистью руки, как утопающий Борис Варавка.

- Но - это потому, что мы народ метафизический. У нас в каждом земском статистике Пифагор спрятан, и статистик наш воспринимает Маркса как Сведенборга или Якова Бёме. И науку мы не можем понимать иначе как метафизику, - для меня, например, математика суть мистика цифр, а проще колдовство.

- Не ново, - тихо вставил Туробоев.

- Это - пустяки, будто немец - прирожденный философ, это - ерунда-с! понизив голос и очень быстро говорил Лютов, и у него подгибались ноги. Немец философствует машинально, по традиции, по ремеслу, по праздникам. А мы - страстно, самоубийственно, день и ночь, и во сне, и на груди возлюбленной, и на смертном одре. Собственно, мы не философствуем, потому что это у нас, ведайте, не от ума, а - от воображения, мы - не умствуем, а - мечтаем во всю силу зверства натуры. Зверство поймите не в порицающем, а в измеряющем смысле.

Размахнув руками, он описал в воздухе широкий круг.

- Вот так поймите. Безграничие и ненасытность. Умов у нас не обретается, у нас - безумные таланты. И все задыхаемся, все - снизу до верха. Летим и падаем. Мужик возвышается в президенты академии наук, аристократы нисходят в мужики. А где еще найдете такое разнообразие и обилие сект, как у нас? И - самых изуверских: скопцы, хлысты, красная смерть. Самосожигатели, в мечте горим, от Ивана Грозного и Аввакума протопопа до Бакунина Михаилы, до Нечаева и Всеволода Гаршина. Нечаева - не отталкивайте, нельзя-с! Потому - отлично русский человек! По духу - братец родной Константину Леонтьеву и Константину же Победоносцеву.