Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 2)

- Можно мне покапризничать? Он кивнул головою, тоже улыбаясь.

- Не говори с Таней много, она - хитрая.

- Не буду, - обещал он, подняв руку, как для присяги, и, гладя волосы ее, сообщил:

- Каприс по-латыни, если не ошибаюсь, - прыгать, подпрыгивать. Капра коза.

Подождав, не скажет ли она еще что-нибудь, он спросил:

- О чем думаешь?

- О справедливости, - сказала Варвара, вздохнув. - Что есть только одна справедливость - любовь. Клим Самгин заговорил с внезапной решимостью:

- Сдам экзамены, и - поедем к моей матери. Если хочешь - обвенчаемся там. Хочешь?

Лежа неподвижно, она промолчала, но Клим видел, что сквозь ее длинные ресницы сияют тонкие лучики. И, увлекаясь своим великодушием, он продолжал:

- Потом - поедем по Оке, по Волге. В Крым - хорошо?

Болезненно охнув, Варвара приподнялась, схватила его руку и, прижав ее ко груди своей, сказала:

- Все равно, - пойми!

- Не волнуйся, - попросил он, снова гордясь тем, что вызвал такое чувство. Недели через три он думал:

"Вот - мой медовый месяц".

Он имел право думать так не только потому, что Варвара, оправясь и весело похорошев, загорелась нежной и жадной, но все-таки не отягчающей его страстью, но и потому еще, что в ее отношении явилось еще более заботливости о нем, заботливости настолько трогательной, что он даже сказал:

- А ведь ты, Варя, могла бы быть удивительно нежной матерью.

Была средина мая. Стаи галок носились над Петровским парком, зеркало пруда отражало голубое небо и облака, похожие на взбитые сливки; теплый ветер помогал солнцу зажигать на листве деревьев зеленые огоньки. И такие же огоньки светились в глазах Варвары.

- Идем домой, пора, - сказала она, вставая со скамьи. - Ты говорил, что тебе надо прочитать к завтрему сорок шесть страниц. Я так рада, что ты кончаешь университет. Эти бесплодные волнения...

Не кончив фразу, она глубоко вздохнула.

- Как это прелестно у Лермонтова: "ликующий день".

Самгин вел ее берегом пруда и видел, как по воде, голубоватой, точно отшлифованная сталь, плывет, умеренно кокетливо покачиваясь, ее стройная фигура в синем жакете, в изящной шляпке.

- Мне кажется - нигде не бывает такой милой весны, как в Москве, говорила она. - Впрочем, я ведь нигде и не была. И - представь! - не хочется. Как будто я боюсь увидеть что-то лучше Москвы и перестану любить ее так, как люблю.

- Ребячество, - сказал Самгин солидно, однако - ласково; ему нравилось говорить с нею ласково, это позволяло ему видеть себя в новом свете.

- Ребячество, конечно, - согласилась она, но, помолчав, спросила:

- Разве тебе не кажется, что любовь требует... осторожности... бережливости?

- Но не слепоты, - сказал Самгин.

Через несколько недель Клим Самгин, элегантный кандидат на судебные должности, сидел дома против Варавки и слушал его осипший голос.

- Итак - адвокат? Прокурор? Не одобряю. Будущее принадлежит инженерам.

Его лицо, надутое, как воздушный пузырь, казалось освещенным изнутри красным огнем, а уши были лиловые, точно у пьяницы; глаза, узенькие, как два тире, изучали Варвару. С нелепой быстротой он бросал в рот себе бисквиты, сверкал чиненными золотом зубами и пил содовую воду, подливая в нее херес. Мать, похожая на чопорную гувернантку из англичанок, занимала Варвару, рассказывая:

- Благодаря энергии Тимофея Степановича у нас будет электрическое освещение...

Держа в руках чашку чая, Варвара слушала ее почтительно и с тем напряжением, которое является на лице человека, когда он и хочет, но не может попасть в тон собеседника.

- Очень милый город, - не совсем уверенно сказала она, - Варавка тотчас опроверг ее:

- Идиотский город, восемьдесят пять процентов жителей - идиоты, десять - жулики, процента три - могли бы работать, если б им не мешала администрация, затем идут страшно умные, а потому ни к чорту не годные мечтатели...

Он махнул рукою и снова обратился к Самгину:

- Я хочу дать работу тебе, Клим...

Самгин слушал его и, наблюдая за Варварой, видел, что ей тяжело с матерью; Вера Петровна встретила ее с той деланной любезностью, как встречают человека, знакомство с которым неизбежно, но не обещает ничего приятного.

- А ты писал, что у нее зеленые глаза! - упрекнула она Клима. - Я очень удивилась: зеленые глаза бывают только в сказках.

И тотчас же сообщила:

- А у нас, во флигеле, умирает человек. И стала рассказывать о Спиваке; голос ее звучал брезгливо, после каждой фразы она поджимала увядшие губы; в ней чувствовалась неизлечимая усталость и злая досада на всех за эту усталость. Но говорила она тоном, требующим внимания, и Варвара слушала ее, как гимназистка, которой не любимый ею учитель читает нотацию.

"Дико ей здесь," - подумал Самгин, на этот раз он чувствовал себя чужим в доме, как никогда раньше. Варавка кричал в ухо ему:

- Заработаешь сотню-полторы в месяц... Вошел доктор Любомудров с часами в руках, посмотрел на стенные часы и заявил:

- Ваши отстали на восемь минут.

С Климом он поздоровался так, как будто вчера видел его и вообще Клим давно уже надоел ему. Варваре поклонился церемонно и почему-то закрыв глаза. Сел к столу, подвинул Вере Петровне пустой стакан; она вопросительно взглянула в измятое лицо доктора.

- К ночи должен умереть, - сказал он. - Случай - любопытнейшей живучести. Легких у него - нет, а так, слякоть. Противозаконно дышит.

- Он был человек не талантливый, но знающий, - сказала Самгина Варваре.

- Он еще есть, - поправил доктор, размешивая сахар в стакане. - Он есть, да! Нас, докторов, не удивишь, но этот умирает... корректно, так сказать. Как будто собирается переехать на другую квартиру и - только. У него - должны бы мозговые явления начаться, а он - ничего, рассуждает, как... как не надо.

Доктор недоуменно посмотрел на всех по очереди и, видимо, заметив, что рассказ его удручает людей, крякнул, затем спросил Клима:

- Ну, что - бунтуете? Мы тоже, в свое время, бунтовали. Толку из этого не вышло, но для России потеряны замечательные люди,

Вера Петровна посоветовала сыну.

- Ты бы заглянул к Лизе... до этого.

Клим был рад уйти.

"Как неловко и брезгливо сказала мать: до этого", - подумал он, выходя на двор и рассматривая флигель; показалось, что флигель отяжелел, стал ниже, крыша старчески свисла к земле. Стены его излучали тепло, точно нагретый утюг. Клим прошел в сад, где все было празднично и пышно, щебетали птицы, на клумбах хвастливо пестрели цветы. А солнца так много, как будто именно этот сад был любимым его садом на земле.

В окне флигеля показалась Спивак, одетая в белый халат, она выливала воду из бутылки. Клим тихо спросил:

- Можно к вам?

- Разумеется, - ответила она громко.

Она встретила его, держа у груди, как ребенка, две бутылки, завернутые в салфетку; бутылки, должно быть, жгли грудь, лицо ее болезненно морщилось.