Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 2)

Трифонов часа два возил Самгиных по раскаленным улицам в шикарнейшей коляске, запряженной парою очень тяжелых, ленивых лошадей, обильно потел розовым потом и, часто вытирая голое лицо кастрата надушенным платком, рассказывал о достопримечательностях Астрахани тоже клетчатыми, как его костюм, серенькими и белыми словами; звучали они одинаково живо.

- Набережную у нас Волга каждую весну слизывает; ежегодно чиним, денег на это ухлопали - баржу! Камня надобно нам, камня! - просил он, протягивая Самгину коротенькие руки, и весело жаловался: - А камня - нет у нас; тем, что за пазухами носим, от Волги не оборонишься, - шутил он и хвастался:

- Такого дурака, каков здешний житель, - нигде не найдете! Губернатора бы нам с плетью в руке, а то - Тимофея Степановича Варавку в городские головы, он бы и песок в камень превратил.

Семья Трифонова была на даче; заговорив Самгиных до отупения, он угостил их превосходным ужином на пароходе, напоил шампанским, развеселился еще более и предложил отвезти их к морскому пароходу на "Девять фут" в своем катере.

- "Кречет", - не .молодой, а - бойкий! - похвастался он.

- Завезу вас на промысел свой, мимо поедем. Самгины не нашли предлога отказаться, но в душной комнате гостиницы поделились унылыми мыслями.

- Какой странный, - сказала Варвара, вздыхая. - Точно слепой.

Измученный жарою и речами рыбопромышленника, Самгин сердито согласился:

- Слепота - это, кажется, общее свойство дедовых людей. - Через минуту, причесываясь на ночь. Варвара отметила:

- Город и Волгу он хвалил, точно приказчик товар, который надо скорее продать - из моды вышел. "Она умнеет", - подумал Самгин еще раз. В шесть часов утра они уже сидели на чумазом баркасе, спускаясь по Волге, но радужным пятнам нефти, на взморье; встречу им, в сухое, выцветшее небо, не торопясь поднималось солнце, похожее на лицо киргиза. Трифонов называл имена владельцев судов, стоявших на якорях, и завистливо жаловался:

- Нобель кушает вас, Нобель! Он и армяшки." Вздрагивая, точно больной лихорадкой, баркас бойкой старушкой на базаре вилял между судов, посвистывал, скрипел; у рулевого колеса стоял красивый, белобородый татарин, щурясь на солнце.

- Тут у нас, знаете, всё дети природы, лентяи, - развлекал Трифонов Варвару.

Баркас выскользнул на мутное взморье, проплыл с версту, держась берега, крякнул, вздрогнул, и машина перестала работать.

- Он у меня с норовом, вроде киргизской лошади, - весело объяснил Трифонов. - А вот другой, "Казачка", тот - не шутит! Стрела.

Татарин быстро крутил колесо руля.

- Что, Юнус?

- Машина кончал, - сказал татарин очень ласково. Тогда Трифонов, подкатясь к машине, заорал вниз:

- Черти драповые, сукины сыны! Ведь я же вас спрашивал? Свисти, рыло! Юнус, подваливай к берегу!

Сипло и жалобно свистя, баркас медленно жался сортом к песчаному берегу, а Трифонов объясняла

- Это - не люди, а - подобие обезьян, и ничего не понимают, кроме как - жрать!

На берегу, около обломков лодки, сидел человек в фуражке с выцветшим околышем, в странной одежде, похожей на женскую кофту, в штанах с лампасами, подкатанных выше колен; прижав ко груди каравай хлеба, он резал его ножом, а рядом с ним, на песке, лежал большой, темнозеленый арбуз.

- Смотри, - сказала Варвара. - Он сидит, как за столом.

Да, человек действительно сидел, как у стола, у моря, размахнувшегося до горизонта, где оно утыкано было палочками множества мачт; Трифонов сказал о них:

- Это и есть "Девять фут". Взяв рупор, он закричал на берег:

- Эй, казак! Беги скоро на кордон, скажи, "Ловца" гнали бы, Трифонов просит.

- И без рупора слышно, - ответил человек, держа в руке ломоть хлеба и наблюдая, как течение подбивает баркас ближе к нему. Трифонов грозно взмахнул рупором:

- А ты беги, знай!

- Сколько дашь? - спросил казак, откусив хлеба.

- Целковый.

- Четвертную, - сказал человек, не повышая голоса, и начал жевать, держа в одной руке нож, другой подкатывая к себе арбуз.

- Слышали? - спросил Трифонов, подмигивая Варваре и усмехаясь. - Это он двадцать пять рублей желает, а кордон тут, за холмами, версты полторы ходу! Вот как!

И, снова приставив рупор ко рту, он точно выстрелил:

- Три!

- Не пойду, - сказал человек, воткнув нож в арбуз.

- И - не пойдет! - подтвердил Трифонов вполголоса. - Казак, они тут все воры, дешево живут, рыбу воруют из чужих сетей. Пять! - крикнул он.

- Не пойду, - повторил казак и, раскромсав арбуз на две половины, сунул голые ноги в море, как под стол.

- Народ здесь, я вам скажу, чорт его знает какой, - объяснял Трифонов, счастливо улыбаясь, крутя в руке рупор. - Бритолобые азиаты работать не умеют, наши - не хотят. Эй, казак! Трифонов я, - не узнал?

- Ну, кто тебя не знает, Василь Васильич, - ответил казак, выковыривая ножом куски арбуза и вкладывая их в свой волосатый рот.

Варвара сидела на борту, заинтересованно разглядывая казака, рулевой добродушно улыбался, вертя колесом; он уже поставил баркас носом на мель и заботился, чтоб течение не сорвало его; в машине ругались два голоса, стучали молотки, шипел и фыркал пар. На взморье, гладко отшлифованном солнцем и тишиною, точно нарисованные, стояли баржи, сновали, как жуки, мелкие суда, мухами по стеклу ползали лодки.

Клим Самгин, разморенный жарою и чувствуя, как эта ослепительно блестящая пустота, в которой все казалось маленьким, ничтожным, наполняет его безволием, лениво думал, что в кругленьком, неунывающем Трифонове есть что-то общее с изломанным Лютовым, хотя внешне они совершенно не схожи. Но казалось, что астраханец любуется упрямым казаком так же, как москвич восхищался жуликоватым ловцом несуществующего сома.

- Что ж ты, зверячья морда, не идешь? - уже почти дружелюбно спрашивал он.

- Неохота угодить тебе, Василь Васильич, - равнодушно ответил казак, швырнул опустошенную половину арбуза в море, сполз к воде, наклонился, зачерпнул горстями и вытер бородатое лицо свое водою, точно скатертью.

"Варвара хорошо заметила, он над морем, как за столом, - соображал Самгин. - И, конечно, вот на таких, как этот, как мужик, который необыкновенно грыз орехи, и грузчик Сибирской пристани, - именно на таких рассчитывают революционеры. И вообще - на людей, которые стали петь печальную "Дубинушку" в новом, задорном темпе".

Трифонов, поставив клетчатую ножку на борт, все еще препирался с казаком.

- Я тебя, мужчина, узнаю, кто ты есть! Доедая вторую половину арбуза, казак равнодушно ответил:

- Ивана Калмыкова ищи, это я и буду.

- Не боится; - объяснил Трифонов Варваре. - Они тут никого ив боятся.

Из-за пологого мыса, красиво обегая его, вывернулась яркозеленая паровая лодка.

- Вот она, "Казачка", - радостно закричал Трифонов и объявил: - А уж на промысел ко мне - опоздали!