Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 4)

- Мы, провинциалы, живем спокойней вас, москвичей, у нас есть время наблюдать за вами, и - что же мы видим?

- Возьмите еще осетрины, - посоветовал басу ленивый, бесцветный голос.

- С удовольствием возьму.

А впереди волнисто изгибалась длинная, узкая спина, туго обтянутая поддевкой, и звучно, немножко гнусаво жаловалась:

- Как же быть, Петр Васильевич, батюшко мой? Весной - объединенное дворянство заявило себя против политических реформ, теперь вот наше, московское, высказалось за неприкосновенность самодержавия, а - мы-то, промышленники-то, как же, а?

И, должно быть, скушав осетрину, снова увещевал басок:

- В быстрой смене литературных вкусов ваших все же замечаем - некое однообразие оных. Хотя антидемократические идеи Ибсена как будто уже приелись, но место его в театрах заступил Гамсун, а ведь хрен редьки - не слаще. Ведь Гамсун - тоже антидемократ, враг политики...

- Но герой его, Карено, легко отказался от своих идей в пользу места в стортинге, - вставил ленивый голос.

- Вот, вот! То-то и есть - что отказался, как и у нас многие современные разночинцы отказываются, бегут общественной деятельности ради личного успеха, пренебрегая заветами отцов и уроками революции...

- Ну, что там: заветы, уроки Дан завет новый: enrichissez-vous обогащайтесь! Вот завет революции...

- Это вы - иронически? Ленивый начал говорить сердито:

- Э, какая тут ирония! Все - жрать хотят.

- В ущерб своему человеческому достоинству...

- Вы, Нифонт Иванович, ветхозаветный человек. А молодежь, разночинцы эти... не дремлют! У меня письмоводитель в шестом году наблудил что-то, арестовали. Парень - дельный и неглуп, готовился в университет. Ну, я его вызволил. А он, ежа ему за пазуху, сукину сыну, снял у меня копию с одного документа да и продал ее заинтересованному лицу. Семь тысяч гонорара потерял я на этом деле. А дело-то было - беспроигрышное.

- Там - все наше, вплоть до реки Белой наше! - хрипло и так громко сказали за столиком сбоку от Самгина, что он и еще многие оглянулись на кричавшего. Там сидел краснолобый, большеглазый, с густейшей светлой бородой и сердитыми усами, которые не закрывали толстых губ яркокрасного цвета, одной рукою, с вилкой в ней, он писал узоры в воздухе. - От Бирской вглубь до самых гор - наше! А жители там - башкирье, дикари, народ негодный, нерабочий, сорье на земле, нищими по золоту ходят, лень им золото поднять...

Его слушали плешивый человек с сизыми ушами, с орденом на шее и носатая длинная женщина, вся в черном, похожая на монахиню.

Человек с орденом сказал, вставая:

- Будем смотреть это всё, я и мой инженер, - а женщина спросила звонко и сердито:

- Тюда нюжни дольго поиехат?

- Ну, чего там долго! Четверо суток на пароходе. Катнем по Волге, Каме, Белой, - там, на Белой, места такой красоты - ахнешь, Клариса Яковлевна, сто раз ахнешь. - Он выпрямился во весь свой огромный рост и возбужденно протрубил:

- Я государству - не враг, ежели такое большое дело начинаете, я землю дешево продам. - Человек в поддевке повернул голову, показав Самгину темный глаз, острый нос, седую козлиную бородку, посмотрел, как бородатый в сюртуке считает поданное ему на тарелке серебро сдачи со счета, и вполголоса сказал своему собеседнику:

- На чай оставил три пятака, боров! Самарский купец из казаков уральских. Знаменито богат, у него башкирской земли целая Франция. Я его в Нижнем на ярмарке видал, - кутнуть умеет! Зверь большого азарта, картежник, распутник, пьяница.

- Мамонтам этим пора бы вымереть.

- Вымрут... Скоро.

Освобожденный стол тотчас же заняли молодцеватый студент, похожий на переодетого офицера, и скромного вида человек с жидкой бородкой, отдаленно похожий на портреты Антона Чехова в молодости. Студент взял карту кушаний в руки, закрыл ею румяное лицо, украшенное золотистыми усиками, и сочно заговорил, как бы читая по карте:

- Ты, Борис, прочитай Оскара Уайльда "Социализм и душа человека".

- Я уже читал, - тихо, виновато ответил скромный.

- Помнишь у него: "Бедные своекорыстнее богатых".

- Это - парадокс...

- Парадокс, - это, брат, протест против общепринятой пошлости, внушительно сказал студент, оглянулся, прищурив серые, холодненькие глаза, и добавил:

- Парадокс надо понимать не как искажение, но как отражение.

Он мешал Самгину слушать интересную беседу за его спиной, человек в поддевке говорил внятно, но гнусавенький ручеек его слов все время исчезал в непрерывном вихре шума. Однако, напрягая слух, можно было поймать кое-какие фразы.

- Столыпина я одобряю; он затеял дело доброе, дело мудрое. Накормить лучших людей - это уже политика европейская. Все ведь в жизни нашей строится на отборе лучшего, - верно?

Кто-то насмешливо крикнул:

- Рассыпался ваш синдикат "Гвоздь", ни гвоздя не осталось!

- Ошибаешься, Степан Иваныч, не рассыпался, а - расширился, теперь это - "Проволока".

- Продруд, Продрусь...

- Вот-в Германии, Петр Васильич, накормили лучших-то социал-демократов, посадили в рейхстаг: законодательствуйте, ребята! Они и сидят и законодательствуют, и всё спокойно, никаких вспышек.

- Все же стачки!

- А что - стачки? Выгнав болезнь наружу, лечить ее удобней. Нет, дорогой, вся мудрость - в отборе лучших. Юлий-то Цезарь правильно сказал о толстых, о сытых.

- После него, Цезаря, замечено было, что сытый голодного не разумеет.

- Ведь-вы подумайте, батюшко мой, как депутат и член правительства, ведь Емельян-го Пугачев, во-время взятый, мог бы рядом с Григорьем Потемкиным около Екатерины Великой вращаться...

- Это - шуточки-с!

"Революция научила людей оригинально думать, откровенней", - отметил Самгин.

И, как бы подтверждая его наблюдение, где-то близко заворчал угрюмый голос:

- Балканская политика стоила нам немало денег и сил, и - вот, признали аннексию Боснии, Герцеговины, значительно усилив этим Австрию, а - значит и Германию...

Прибежал Дронов, неряшливо растрепанный, сердитый, с треском отодвинул стул.

- Прозевал книгу, уже набирают. Достал оттиски первых листов. Прозевал, чорт возьми! Два сборничка выпустил, а третий - ускользнул. Теперь, брат, пошла мода на сборники. От беков, Луначарского, Богданова, Чернова и до Грингмута, монархиста, все предлагают товар мыслишек своих оптом и в розницу. Ходовой товар. Что будем есть?

- Ты представь себя при социализме, Борис, - что ты будешь делать, ты? - говорил студент. - Пойми: человек не способен действовать иначе, как руководясь интересами своего я.

Самгин вдруг почувствовал: ему не хочется, чтобы Дронов слышал эти речи, и тотчас же начал ему о своих делах. Поглаживая ладонью лоб и ершистые волосы на черепе, Дронов молча, глядя в рюмку водки, выслушал его и кивнул головой, точно сбросив с нее что-то.

- Дом продать - дело легкое, - сказал он. - Дома в цене, покупателей немало. Революция спугнула помещиков, многие переселяются в Москву. Давай, выпьем. Заметил, какой студент сидит? Новое издание.. Усовершенствован. В тюрьму за политику не сядет, а если сядет, так за что-нибудь другое. Эх, Клим Иваныч, не везет мне, - неожиданно заключил он отрывистую, сердитую свою речь.