Андрей Гордасевич - Дуэль на мандаринах

Она легко шагала между развалившихся на пляже тучных матерей, миновала крючкастые взгляды самцов с грудью, поросшей черной шерстью, подала далеко укатившийся мячик детям, играющим у кромки воды без тени похоти, хотя все они были абсолютно наги, - и, брызгаясь, взрывая мелководье стремительно юным бегом тонких ног, ворвалась в морской воздух, раскинув руки, а после взметнула бумеранг золотистой грации в бездонную высь, где отражения чаек пугали мальков, а водяные растения кутали лодыжки аквалангистов, как диковинные тропические гетры. Клювом пеликана она вонзилась в разошедшуюся мякоть воды, сложивруки над головой остро-остро, втекла полностью, подобно играющему дельфину, всплеснув ступнями, как секущим хвостовым плавником - и исчезла. Только расходящиеся по поверхности круги выдавали еще ее прыжок, да несколько пар любопытных масляных глаз шарили по поверхности в стремлении угадать, где она покажется своенравной головой, взмахнет волосами, откинет их со лба, а после перевернется на спину и полежит несколько секунд совсем не двигаясь, но нет, так слишком скучно, это ведь нудно - загорать, хотя солнечные лучи так греют воду и сквозь нее, что мысли плавятся, и она никак не может сосредоточиться на его желании, мучительно вспоминает выражение его глаз и их утлые щелки, как челноки на ночной бухте в лунной тропинке, протоптанной желто-бело между скал, - черные пятнышки чужих зрачков, бросающих в нее шипы, - но что, что? - о чем он думал, ах, море, твои крепкие руки без мозолей, лелеющие меня на груди, покрытой соленым потом, бесстыдно проводящие по мне, где вам вздумается, да, но он... чего он хочет? Какую цель преследует? Что это за желание? Что? Что? Этот кон. Этот матч. Эта игра - последняя, затаенная борьба двоих, двух фруктов, напитанных солнечным теплом, соками и плотью земли - все же у меня чуть больше шансов, он такой... - и масло в следящих глазах закипало при взгляде на ровные взмахи ее рук; она почти без брызг вдевала и вынимала их уверенными стежками... к берегу... над океанской травой... у отмели... на мелководье... она внезапно поднялась во весь стройный рост, в воде чуть выше колен, остановилась, нагнулась, откинулась спиной к заливу, тряхнув черной игривой, и медленно, отдыхая, вышла на промокший одинаковый песок.

Старик пристально смотрел на нее, даже на таком расстоянии он видел или вспоминал? - капли, бежавшие вниз по бедрам, переваливающиеся, чуть покачиваясь, оставляя после себя дорожки, как струи ливней на стеклах - они извилялись между тоненьких волосков на икрах и плечах, жидко тянулись к пересохшему горлу песка, одна за другой пропадали в его бездонности, и небо с морем уже казались мелкими и бессильными, потому что вместе лежали в этом песке, покоились на шершавой груди. Запах прибоя щекотал невозмутимые ноздри и шумел в ушах ровным гулом, стукал в голове прыгающим в ликовании сердцем, отдавался в пальцах ног, подергивая подушечки сладкой дрожью. Старик не знал, исполнит она или обманет: даже если - он верит - снова выиграет... он ветхий и рассыпающийся, а она такая свежая... и все глядят ей вслед, и черногрудые самцы, и самки-завистницы, и тот мальчишка, которому она подкатила мяч, но она лишь расправляет плечи им в ответ и подставляет лоб солнцу, а ртом ловит новый ветер, проглатывает его струи в то время, как пляж тонет в теплой слюне и закрывается веками, чтобы незаметно, тайно от других, вообразить недоступное близким, превратить отказ в согласие - и мужчины вдруг переворачиваются на живот, скрывая волнение. Она уже так приблизилась, что глаза захватывают фигурку вместе с лазурными блюдцами, на которых лежит по одной солнечной дольке; чудится иногда - контуры блюдец расплывчаты, - будто это морские брызги, долетевшие досюда, сорвавшись с ее ступней, - мерещится, будто она восходит на облако, оттолкнувшись от переливчатой глади.

Раскинувшись в кресле, она молча достала из валявшейся тут же пачки тонкую бледную сигарету, и старик вынул из кармана белых широких брюк зажигалку, укрыв огонек между ладоней, дал прикурить. Озорно взглянув на него, креолка моргнула в сторону блюдец.

- Что море? - он так и остался сидеть, склонившись вперед, и она тоже не отстранилась:

- Море?.. Оно мое.

- Да. Теперь - да.

Девушка стряхнула пепел. Упав на белое, он рассыпался, и серые пылинки подхватил бриз, обрадовавшись добыче, - она затушила сигарету:

- Нет, все-таки не хочется... - и, неожиданно задумавшись, покосилась на блюдце. - Хорошо.

Оранжевое расслабление, брызнувший во рту сок, окативший десны, глоток, всего глоток - еще две...

- Ты видишь?! Видишь? Теперь у меня двадцать девять, - ее грудь вздымалась сейчас сильнее, чем после плавания, ресницы стали жесткими и колючими.

Старик кивнул: его рот уже был занят.

Она напряженно всматривалась в плотно сомкнутые губы, которые двигались мучительно медленно, словно с издевкой; она помнила правила: пока дольки лежат на блюдцах, на них нельзя смотреть: нечестно пытаться разглядеть, сколько еще... Любезный официант разделил их мандарины, уложил на блюдечках, принес на прозрачный стол.

Темная усталая рука придвинулась ко рту, закрыла его, сжалась в кулак, вытянулась к ней через стол и разжалась над стариковским блюдцем - на него упали рядышком четыре стеснительно желтеньких косточки.

- Нет... Не может... Это... - она дотронулась мизинцем до самой маленькой косточки - та была твердой и округлой на ощупь, еще хранила сок и воспоминания о мягких губах. - Ты снова выиграл. Но ведь это был мой...

- Ты предложила поменяться.

- Это последняя игра, - сказала она своим мыслям, бурлящим за отражением в зрачках.

- Зачем тебе было?.. Ты ведь знала.

- Мне... Я представляла тебя другим. Не верилось, что так выглядят непобедимые.

- Ты права, - он облизал сухие, чуть липкие губы. - Ведь тот, кто проиграл - он-то всегда в выигрыше.

- Теперь загадывай... Я исполню...

- Хорошо. Вот оно. Никогда не ешь те мандарины, что с косточками.

Старик медленно поднялся, поправил широкополую шляпу, такую же соломенную, как ее кресло, приветственно кинул руку и, повернувшись спиной к отвердевшим соскам, отправился с террасы прочь, унося на губах ее улыбку и взгляд, силящийся понять, - напряженный взгляд ребенка, притронувшегося к разлуке: в этих краях не росло других.