Петр Боборыкин - Поумнел

Дверь в ее будуар затворили, но до слуха ее доносились мужские голоса… Должно быть, играют в зале, на нескольких столах. Помещичья жизнь начиналась… Так будет теперь каждый день. Дом у них должен быть "открытый".

Из дверки, выходившей в коридор, показалась ее горничная. В полутемноте она не сразу узнала ее.

— Это вы, Маша?

— Я-с. Вам не угодно раздеться, барыня?

Она ее называла прежде "Антонина Сергеевна", а потом «барыня». Почему же не "ваше превосходительство"? Вероятно, лакеи уже так говорят ее мужу.

— Нет, Маша, — слабым голосом ответила она, — я так полежу. Который час?

— Скоро десять.

— Я позвоню… Ступайте!

Она лежала одна, и это одиночество не пугало ее. С ним надо помириться на всю жизнь. Детей ей не возвратят… Когда они кончат курс, она не найдет в них того, о чем мечтала… Во всем городе у ней нет ни одной приятельницы, и в доме она теперь будет добровольной изгнанницей.

Дверь из гостиной позади портьеры тихо отворилась.

Антонина Сергеевна узнала шаги мужа и тотчас же закрыла глаза.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, подходя на цыпочках к кровати. — Не послать ли за доктором?

— Мне лучше… Не беспокойся.

Он нагнулся над нею и поцеловал ее в лоб.

— Бедная, — снисходительно выговорил он, — ты не привыкла к таким шумным приемам.

— Привыкну, — прошептала она и опять закрыла глаза.

В этом слове «привыкну» он не почувствовал иронии. Ему хотелось верить, что в его жене, после недавней бурной сцены, произошла благодатная реакция.

"Она умна, — думал он, — и должна была кончить этим".

— Тебя гости не беспокоят… из залы?

— Нисколько.

— Засиживаться они не будут.

— Пускай играют, — выговорила она таким тоном, что Александр Ильич вышел совершенно довольный ею.

Поезд подходил к Петербургу. В отделении вагона первого класса Антонина Сергеевна ехала одна. Муж ее любил вагоны с креслами. Она проснулась еще до света. И мысль о скором свидании с детьми заставила ее подняться с трипового дивана.

Еще каких-нибудь два-три часа — и она увидит на вокзале Сережу. Он уже большой мальчик, носит треугольную шляпу. Лили не пустят… У них теперь поветрие «свинки» — неизбежная институтская болезнь. Она недавно только оправилась.

Но отчего же в ней нет захватывающей радости?.. Скорее тревога, точно она ждет какой-нибудь беды. Эта поездка случилась ведь гораздо раньше, чем она рассчитывала в начале зимы.

Да; но так понадобилось Александру Ильичу. Он, по утверждении в должности, — ей известно, как он трусил, что его не утвердят, — на радостях решил тотчас же ехать "представляться".

Ей он предложил сопровождать его, повидаться с детьми, с матерью, сестрой, кузиной. В доме кузины, княгини Мухояровой, они и остановятся. Нашлась целая квартира с мебелью, над бельэтажем.

Этой поездке она очень обрадовалась; а теперь вот сидит в полутьме зимнего хмурого рассвета, тревожная и недоумевающая. Она видит вперед, с какими людьми, в каких разговорах она проведет целый месяц. И в кузине она не найдет уже прежней своей Жени, с которой переписывалась годами, — чуткой, способной сочувствовать всем ее заветным идеям и стремлениям. Главный нерв ее души точно оборвался. Все идет мимо ее воли, и она ничего не может ни остановить, ни изменить. Тот человек, кому она отдала всю себя, потому что уверовала в него и через него поняла смысл жизни, "едет в другом вагоне". Это сравнение пришло ей еще вчера, когда она очутилась одна в своем отделении и заперла изнутри дверку. Один поезд мчит их, но едет он, а она только при нем, как какой-то ненужный придаток…

Когда свету прибавилось, она занялась своим туалетом: поправила прическу, освежила голову одеколоном, уложила опять свои вещи в дорожный мешок и сидела у полузаиндевелого окна.

К ней постучались на станции, где последний буфет. Лакей-татарин ей принес чаю, — прислал его Александр Ильич.

Муж перед отъездом был к ней особенно внимателен, с каким-то новым оттенком уклончивой снисходительности, точно он хочет показать ей, что считает ее достойною сожаления истеричною женщиной, с которою он не может уже ставить себя на одну доску.

Вот и Петербург. Поезд замедлил ход, вошел под навес… В вагон ворвались несколько артельщиков.

На платформе ее обняла кузина.

— Жени!.. Милая!..

Жени, в бархатной шубке, с накладкой завитых волос, в открытой шляпе; на вид еще очень молодая, с запахом пудры. Но, обнимая ее, Антонина Сергеевна не чувствовала своей прежней кузины.

Сережа, в шинели с бобрами и треугольной шляпе, бросился сначала к отцу. У нее он поцеловал руку и все тыкал ее своей треуголкой.

Ни мать, ни сестра не выехали ее встретить.

— Grand-maman, — говорил ей Сережа, — не совсем здорова… Tante Lydie [36] Note36 Бабушка… Тетя Лидия… (фр.). хотела быть.

Сережа стал похож на отца, волосы его темнели, он смотрел почти юношей; голос у него срывался с низких нот на высокие.

— Как же мы едем? — спросил Александр Ильич, свежий и нарядный в своей ильковой шубе и бобровой шапке.

— Папа, я с тобой! — запросился Сережа. — Мы в парных санях.

Он опять поцеловал руку у матери жестом молодого человека и побежал за отцом. Ее пронизала мысль: "моего в нем ничего нет". И вся жизненная дорога этого мальчика была перед ней как на ладони. Но он прямо начнет с того, чем отец его кончает.

— Как я рада тебя видеть, Нина… Ты утомилась?

Возбужденный голос кузины раздался внутри кареты. Они держали друг друга за руку… Княгиня Мухоярова улыбалась ей. Эта улыбка что-то не согревала ее. Ей бы надо было прильнуть к кузине, но она не могла.

Плакать… изливаться… В чем? Новый, еще никогда ею не испытанный стыд удерживал ее.

— Как я рада, — продолжала говорить княгиня своим тонким, немного простуженным голосом, — как я рада, что вы будете жить у нас! Муж твой — великолепен! Как он еще хорош!.. И какая представительность! Конечно, ему надо было в предводители!

— Ты думаешь? — спросила Антонина Сергеевна и поглядела на кузину.

— Разумеется, милая. Так мало людей с желанием служить обществу… Это надо ценить… Все только кидаются в дела… Вот и мой муж… Никакой роли, никакого высшего честолюбия. Деньги и деньги, биржа, расширение оборотов… Но для этого довольно и купцов, разных спекулянтов, жидов!.. Ах, Нина, — княгиня сентиментально вздохнула, — on finit toujours par un grand vide. Во мне ты найдешь теперь… как это сказать… une crise, vrai!.. [37] Note37 все кончается всегда суетой сует …кризис, правда!.. (фр.).

Она уже знала, что кузина с некоторых пор изучает какие-то «теофизические» науки, но в своих письмах избегала вдаваться в это, спрашивать ее подробно, что это за науки.

— Une crise? — переспросила она по-французски и поглядела опять на пополневшее и слегка напудренное лицо кузины.