Нина Горланова - Роман воспитания

- А ты говори, говори! - вот чего это она. - Мне так приятно это слышать.

О тонкости художников

Настя с утра первым делом закричала голосом своей пьяной матери:

- Дура! Безымянка! Спать не даешь! Как дам под зад... кошатина.

- Настя! - укорила ее Света. - Разве так можно? Художник, тонкий человек, только представь, что Ван Гог бы с утра на кого-нибудь грубо закричал!..

- О да, Ван Гог такой тонкий, что даже пытался зарезать Гогена!

Света была умна, но она забыла, что умна. Вот и сейчас, выпустив кошку Безымянку на улицу, она пошла на кухню и там угрюмо уставилась на градусник за окном, предчувствуя, что день пройдет неважно. А Миша, увидев Свету в таком состоянии, пошел в комнату и "наехал" на Настю: чего это она ест сладости из своего кулька лежа в постели!

- Древние римляне тоже ели лежа, ты сам говорил!

- Настя! И где ты видишь сейчас древних римлян? Они все вымерли! - не растерялся Миша, после чего опять пошел на кухню и озадачил жену заявлением: - А что касается безжалостного Ленина, то он в Россию не с неба упал такой - ты Печорина проанализируй!..

Настя стянула все лицо вниз, превратив его в какой-то рваный ботинок, который просит каши. Лицо Насти еще молчало - в раздумье и ожидании взрослых, без которых рыдать было бессмысленно. И тут в дверь позвонили. Сначала появилась кошка Безымянка с выражением обиды на морде: эх вы, люди, грубые какие, а еще называете себя высшими существами, а как со мною, такою тонкой натурой, обращаетесь! Чуть что - на улицу выставили. Следом за кошкой вошли писатель К-ов и Дороти, которая была вся в конфетти. Прямо с елки, что ли? Нет, просто... в конфетти - нет, это она под компостером сидела, насыпались бумажки, значит. Что же такое случилось у них, что не заметили, как на Дороти сыплются какие-то ничтожные бумажки? Писатель К-ов мял свое пухлое лицо о косяк двери:

- Взялся писать о доярке! Хотя мне это совершенно до лампочки, но начальству нужно... Вдохновение приходит и уходит, а кушать хочется всегда. У меня семья.

Дороти взмахнула руками, чтобы было видно ее новое платье модели "летучая мышь", и все объяснила: доярка не захотела, чтобы про нее писали! Да-да, героиня очерка не согласилась. Закочевряжилась почему-то. И нельзя понять: если просто из скромности, то можно через обком нажать еще... Обком ведь должен создавать свой иконостас. Ван Гога вот не заставляли рисовать колхозников.

- Быть или иметь - вот в чем вопрос! - сказал Миша. - Ван Гог написал же "Едоков картофеля", но сам... - Тут Миша перехватил взгляд Светы, который можно было перевести так: "Как я устала от ссор!" Миша тотчас вспомнил, что для Дороти общение - это обмен общими местами, и продолжил так: - А кстати, почему вы не были на елке в Домжуре? Я там всех заморозил... ах, синяя Настасья там могла бы повеселиться... простужена? Понятно.

- А куда уходит старый год? - спросила Сонечка, всегда желавшая общаться с гостями.

- В дом престарелых... Где старые года все вместе вечность коротают, - с ходу сочинил Миша, для которого общение - всегда сочинение сообща.

- Ну хорошо, - созрела для общения и Настя, - заставят меня рисовать... дояру... доярку, да... так я с помощью фона уже смогу свое сделать! Штора там в золотых цветах, как на картинах Возрождения, это одно, а если фоном сделать картину "Едоки картофеля", то... ваще оняне!

- Что в переводе означает "вообще нормально", - отредактировал Миша.

Настя подпрыгнула так, что сразу снизу соседки застучали по батарее. Это был тоже способ общения для тети Пани.

На горку

Настя обещала в каникулы сводить детей на горку, и вот они наконец выбрали день, с утра начали собираться. Причем Антон, как всегда, наполовину одевшись, замер в глубоком раздумье над раскрытой "Жалобной книгой" Чехова. "Ты - картина, я - портрет. Ты - скотина, а я нет". Разве картина и портрет не относятся друг к другу как род к виду, а, Настя?.. Папа говорил, что машина и трактор вот относятся... Антон очень любил надеть одну штанину и что-нибудь осмыслить. Но Настя торопила, и скоро они вывалились из квартиры. У Светы болела спина. Хоть бы дети подольше покатались, пока Света намажется змеиным ядом и полежит. Их не было три часа. Наконец Настин голосок послышался за окном. Почему голосок такой скандальный? Что случилось? И Миша выглянул в форточку: никого, лишь мирно замерзает пьяный на скамейке.

- ...я не понимаю, зачем это Троцкого проклинают за его теорию перманентной революции, а Кубу хвалят, но Кастро именно по теории Троцкого.

Света остановила красноречие мужа и послала его растолкать пьяницу. Во-первых, вдруг он не пьяный, а больной. Во-вторых, пусть дети меньше видят такое. Миша решил по пути и на горку сбегать. Он собирался, в то время как Антон то и дело прерывал одевание размышлениями вслух. Наконец он ушел. И вернулся без детей. На горке их нет. Света тут же забыла про свою спину. Ох эта Настя! Куда они ушли? Позвонить нужно всем-всем...

А уже пятый час вечера. Света в своем сверхпроводимом состоянии рисовала себе все возможные и невозможные ужасы. Можно поехать к йогу Андрею, но в такой гололед транспорт ходит совсем плохо. И все же Света оделась и вышла из дому. На остановке сидел нищий без одной ноги. А у Светы была примета: подай первому нищему! И она подала ему рубль. "Все будет хорошо!" - сказал ей нищий. С сомнением она прошла под крышу остановки. "И за что нам такое страдание?" - прочла надпись перед собой. Число сегодняшнее. Вдруг медленно подполз троллейбус с развороченным задом. Возле самой остановки он дернулся на скользкой дороге, затрепыхался, и тотчас его развернуло поперек проезжей части. Прямо на Свету оскалилась пробоина возле задних дверей. На многих пассажиров это так сильно подействовало, что они стали уходить. А Света осталась, проклиная Настину пьяницу мать, родившую такого расторможенного ребенка. Ну вовсе без тормозов! Готова в любое приключение пуститься немедленно. Тут подошел автобус. Света стучится к Андрею. Патриарх лекарственных трав удивился: почему она не звонит - так сильно спешит, понятно, но детей здесь нет и не было.

- Слушай, Патриарх, дай мне вот что... валерьянки или чего. - Света уже вся дрожала.

- Чифирем могу напоить, только сама раздевайся, а то моя Диана...

Чифирь ей был ни к чему. А трав и настоек, значит, нет, выпито уже. Но йог Андрей предложил с нею поехать в милицию. Света отказалась: вид у него уже не самый свежий, только повредить может... А вдруг дети за это время уже пришли домой? И Света побежала к остановке. Она снова час простояла на морозе, глядя на плывущие буквы световой рекламы, и вдруг от ярости включилась в действительность и прочла: "...ЛИЦО НАШЕГО ГОРОДА..." Но у нашего города нет лица, а есть морда... есть харя... И тут подошел автобус. Света вошла и вышла. Не помня ничего, она очнулась уже возле двери подъезда, где дворничиха тетя Паня громко рассуждала: