Нина Горланова - Метаморфозы

- И каждый раз на моем пути встает еврей - старается обмануть!

Мы с антисемитами не поддерживаем, конечно, никаких отношений. Порвали и с этим. Прошло лет семь. Встречаю его в автобусе. Жалуется:

- Вот твой муж выучил всех пермских евреев ивриту, они и уехали! А русские на их месте знаешь какие - они не хотят вообще покупать мой прибор! Мол, зачем продлевать жизнь больным... Евреи-то понимали, что надо, они просто платили мало... А теперь я вообще без прибыли.

* * *

Наш "Роман воспитания" не вышел - в "Новом мире" он очень сокращен. Я стала говорить дома: вот, Наташа просила у меня прощения, я не простила ее... испугалась, что она снова будет к нам ходить, доводить меня. А теперь роман-то не идет. Пока я не прощу ее. (На самом деле я давно простила, но надо ей сказать.)

И вот мылась у Люды Чудиновой. Давление подскочило, назад еле иду. Весна, гололед, едва я держусь на ногах. Читаю вслух Бродского. Меня Бедиков научил: если читать стихи, то время незаметно проходит (он так Каму переплывает: то под Бродского, то под Рубцова - единственный, может, случай, когда эти два поэта сошлись...).

А пермский весенний гололед особенный: лед внизу, а сверху, поверх льда - жидкая грязь. Мне Марина Абашева рассказывала, как иностранцы прилетели в Пермь и уже в аэропорту ее спросили: "Это что внизу?".

- А что?

- Коричневое что?

- Грязь.

Так и иду-плыву. У одного пермского поэта Кама - темнолицая. И я тоже, значит, переплываю другую темнолицую "Каму" - улицу Куйбышева. Наконец к дому подхожу. Лежит на льду женщина пьяная. У стены дома. Я мимо. Сил нет поднять. Но стыдно - замерзнет, ночь уже наступает! Я вернулась и стала ее поднимать. А поднять не могу. Наконец она сама закорячилась, встала на четвереньки, и я дернула ее - подняла! Ура!

- Спа-сси-ба... еще доведите меня вон до того дома (соседнего).

А это значит, еще одну темнолицую "Каму" переплыть - улицу "Комсомольский проспект"! Но у меня сил нет. Но уж как-нибудь, Ниночка!

- Со мной еще две ссо-бач-ки.

Крикнули собачек. Пошли. И дошли до дверей ее дома. Она мне вдруг интеллигентным таким голосом говорит:

- Может, Господь вас наградит за меня!

Думаю: надо же, пьяница, а говорит точно, как я, когда кто-то мне поможет... Повернулась: прямо на меня по тротуару едет иномарка. Остановилась. И из нее выходит... моя Наташа! Без шапки, в модной дубленке, которая словно балет такой танцует вокруг ног. Я сразу радостно: - Наташа!

- Что?

- Я тебя простила! - беру ее за руку, теплую такую.

- Спасибо огромное, тетя Нина!

Тут вышел из машины Наташин спутник - посмотреть, не обижают ли его подругу. Я говорю: "Все в порядке". И радостная поворачиваю к своему дому. За углом шепчу: "Все, теперь роман-то наш пойдет!" и ка-ак поскользнусь! Упала, ноги обе подвернула, на четвереньках поползла по грязи и добралась до своей квартиры. Вся в грязи. Домашние в ужасе:

- Мама, что с тобой?!

Говорю: вот, Наташу простила, только подумала, что роман наш сейчас пойдет - упала...

- Зачем ты торгуешься! - схватился за голову муж. - Вечно ты с Богом торгуешься! Так нельзя... Сделала доброе дело - это само по себе. Не проси ничего взамен.

- Да я уж поняла... мне уже показали.

Но в ту же ночь позвонил Томас, немецкий переводчик. Мол, хочет перевести наш роман. Я уж не стала ему говорить, что мне на букеровском банкете английский переводчик жаловался: хотел перевести наш роман, но две недели бился над именем "Цвета"... есть у англичан имя Флер, цветок. Но "Цвета" - это еще более слоеное тесто (в нем и цветок, и свет - из имени "Света")... Вдруг да у немцев найдется что-то подобное...

Однако муж оказался прав. Доброе дело - само по себе. С небесами торговаться нельзя! Издатель отказался печатать "Роман воспитания", мол, там все, как в жизни.

Так и наши критики писали: "замшелый натурализм". А одно имя "Цвета" я два месяца искала! Наташа путала "С" и "Ц" (звали Цветаеву "Светаевой"). Когда она говорила: "У Матисса такой свет... такой свет", то это "цвет" имелся в виду. А моя бабушка свою невестку Свету звала Цветой, не могла выговорить... Я уж молчу о том, что каждую страницу по 14 раз перепечатывала! Ритм не тот, а ритм тот - юмора не хватает и т.п.

* * *

Одинокая подруга решила родить, когда ей было под сорок. Говорила:

- Детей не люблю, нет, но ведь кто-то должен под старость подать мне стакан воды! Только ради этого...

Она родила. Я пришла ее навестить сразу же. Плачет:

- Что делать? Сосок весь воспалился!

- Я сейчас сбегаю - куплю тебе эритромициновую мазь. А почему так случилось - ты же сегодня только родила?!

- Ну, принесли кормить... я как приложила к груди, так час и не отрывала!

- Ты с ума сошла! Разве можно так!

- Но он такой голодный, такой родной... Как его оторвать? Не могла.

* * *

Мои подруги совпадают с разными блюдами: одна приходит, когда я чищу картошку, другая во время стряпания пельменей. А Люся Гашева бывает почему-то в те дни, когда я пеку-пеку блины (много нужно на мою большую семью). И вот она сидит, я пеку на двух сковородках и что-нибудь рассказываю. Проходит лет десять, я уже пеку на одной сковородке. Без нее на двух, но с нею - уже на одной. Потому что не могу печь на двух и разговаривать. Проходит еще десять лет. Приходит Люся, я наливаю блин и молчу.

- Ну и дальше что?

- Подожди, испечется!

- Так он печется, а ты рассказывай.

- Уже не могу... не та я. Раньше могла печь и говорить, а теперь могу или печь - или говорить.

* * *

Одна близкая подруга вдруг перестала ходить к исповеди. Год не ходит, два. Я разволновалась. И стала ей врать: мол, странно, видела во сне, что ты пошла к исповеди. И так пару раз: опять видела во сне... Она наконец пошла к исповеди. И стала ходить. И чаще, чем я. И вообще так переменилась, что стала меня презирать. Говорит:

- Зачем вы пишете? По сравнению с молитвой литература - такая чухня!

Это кто чухня - Толстой? Достоевский - чухня? Ничего себе!.. Еще недавно я врала, чтобы направить ее к исповеди, и вот... завралась я, нагрешила, получила по грехам. Включаю вчера телевизор. Патриарх выступает на вручении призов молодым исполнителям: мол, чем больше мы будем поддерживать юных, тем богаче будет Россия талантами. Патриарх не говорит, что все искусство - чухня!.. И слава Богу.

* * *

Юра пришел пьяный, в десятый раз рассказал историю, как отец его высмеивал "Анти-Дюринг" еще в годы застоя (смелость, конечно). Я завелась:

- Всегда приходишь пьяным, днем, не даешь работать! Для разнообразия хотя бы иногда приходи трезвым, не днем... - в общем, такой "Анти-Юринг" сочинила.

А не было совсем денег. И меня в то утро осенило, что можно продать мою книгу "Вся Пермь". Был дома один экземпляр. Но когда есть нечего, то все можно продать. Я пошла в магазин "Юный техник". Там я всегда, когда есть деньги, покупаю досочки для рисования. И мне сама заведующая выбирает на складе те, что полегче (тяжело нести, если много куплю). Вот к ней я и пошла. "Хотите купить мою книгу?" - "Очень!" Она дала двадцать рублей и попросила надписать. Я, конечно, с радости пожелала всего: близких людей, здоровья, ангела нарисовала тут же внизу. Заведующая растрогалась: