Василий Шукшин - Позови меня в даль светлую...

— Кто?

— Певица-то. Ее же нет здесь, а — поет.

— Так это по провода-ам.

— Это радиоволны! «По провода-ам». По проводам — это у нас здесь. А она, может, где-нибудь в Москве или в Ленинграде поет — что, туда провода протянуты?

— Провода. Я в прошлом годе ездил к Ваньке, видел: вдоль железной дороги провода висят. На столбах. Чего ты мне говоришь-то?

Юрка махнул рукой.

— Тебе не втолковать! Мне надо уроки учить. Все.

— Ну и учи.

— А вы отрываете. — Юрка сел за стол, зажал ладонями уши и стал усердно читать.

Долго в избе было тихо.

— Витька, а ты на кого хочешь учиться? — спросил старик.

Витьку этот вопрос застал врасплох.

— Я пока выбираю, — сказал он.

— На кого он будет учиться! — оторвался от книги Юрка. — У него по арифметике плохо. Не исправил, Витька?

— Не…

— Что ж ты?

— Знаешь, на кого учись? На судью, — посоветовал старик.

— О-о! — удивились ребятишки. — Чего это?

— Люди будут бояться. Скажут: вон, вон — судья идет! Большое дело.

— Тогда уж — на прокурора, — сказал Витька. — Он пострашней.

— Прокурор — это не все понимают, что страшно. А вот судья… это судья. Это уже тюрьмой пахнет.

Еще помолчали.

— Он есть на карточке? — спросил вдруг старик.

— Кто?

— Тот ученый, помирал-то который.

— Академик Павлов? Вот он.

Юрка подал старику книгу и показал Павлова. Витьке тоже показал редкостного ученого.

— Старенький уж был, — сказал Евстигнеич жалостливо.

— Он был до старости лет бодрый и не напивался, как… некоторые. — Юрка отнял книгу. — И не валялся потом на печке, не матерился…

— Чего вы взъелись-то на меня?! — вскричал больной старик. — Ты гляди что — житья не дают! Комиссары нашлись… Вам ба по тогдашнему делу — только комиссарами быть. Они тогда молодые были… Такие же вот… молокососы заполошные. Командовали.

Юрка сел опять за учебники, а Витька стал листать книжку с портретами ученых.

— Ох, мать ты моя-а!.. — закряхтел опять старик. И полез с печки. Надел валенки, взял нож и вышел в сени.

— Куда это он? — спросил Витька.

Юрка пожал плечами.

— Ну, и что этот гусь? — спросил Юрка. — Наверно, отцом твоим станет?

Витька уставился на друга, точно до него только сейчас дошел истинный смысл прихода дяди Володи в их дом.

— Отцом? — переспросил он.

— Ну а кем же? Не родным, конечно, но жить-то у вас будет.

Вошел старик… Нес в руке добрый кус сала.

— Нате поешьте… ученые. А то, пока дойдете до своих хирургов-то, — загнетесь.

— Зачем? У меня есть — мне Витька принес…

— Ешьте! «Витька принес»… У Витьки у самого… зад сверкает. Безотцовщина. Ешьте, это доброе сало, не базарное.

— Нам дядя Коля привез из деревни — тоже доброе, — вступился Витька за свое сало.

— В деревне теперь разучились солить. Не разучились, а… не хотят. Тоже все на базар норовят: как попало посолил, лишь бы вид сохранить. — Старик опять полез на печку. — Ох, язви ты в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает.

— Давай, мы сбегаем за четвертинкой? — еще раз предложил Юрка.

Старик помолчал.

— Не надо, — сказал. — Перемаюсь как-нибудь.

Ребятишки достали хлеб и принялись за сало.

— Ну и как мне его теперь, папкой, что ли, звать? — спросил Витька негромко.

Юрка пожал плечами.

— К нам, когда папка помер, тоже приходил один… я его дядей Сашей звал. Не мог. Я папку-то хорошо помню.

— И я помню.

— Ну и будешь дядей звать… Нечего их наваживать. Старый?

— Старый, — сказал Витька, всерьез озабоченный новым «папкой».

— А у его, что же, родных-то никого не было, что ли? — спросил старик с печки.

— У кого? — не понял Юрка.

— У того академика-то. Одни студенты стояли?

— У Павлова? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе.

— Дети-то были, поди?

— Наверно. Завтра узнаю.

— Были, конечно. Никого если б не было родных-то, немного надиктуешь. Плохо человеку одному. Не приведи Господи!

…Мать Витькина громко засмеялась.

— Не знаю, — сказала она. — Я так не думаю.

— Уверяю вас! — тоже улыбаясь, воскликнул слегка заалевший Владимир Николаевич.

И дядя Николай тоже слегка заалел… Всем было хорошо, все слегка поразмякли.

— А не спеть ли нам?! — догадался дядя Николай. — А? Эх, Витьки нет, он бы нам счас на баяне подобрал какую-нибудь.

— Хорошо играет? — спросил Владимир Николаевич.

— Мой подарок, — не удержался, похвастал дядя Нико-лай. — На день рождения ему отвалил — пускай учится.

— Люблю музыкальных детей, — сказал Владимир Николаевич.

— Так споем, что ли!

— Какую? — спросила Груша.

— Давай какую-нибудь. Ты у нас песельница.

— Ну, прямо!.. Нашел песельницу.

И вдруг Владимир Николаевич, прикрыв маленькие петушиные глаза, зачастил не шутя, козлом:

Хотел-то он всерьез, но так это вышло смешно и нелепо, что Николай и Груша засмеялись. Тогда засмеялся и Владимир Николаич — будто он хотел пошутить.

— Давай, Груша! — попросил опять Николай. — Помнишь, про колечко как-то… Про любовь, про колечко. Ты часто пела…

Груша, справившись со смущением, вскинула голову, как-то простецки-смело глянула на «суженого», усмешливо улыбнулась и негромко, красиво запела:

Брат Николай неожиданно хорошо, в лад поддержал:

Они, видно, певали раньше — славно у них вышло.

повела дальше Груша, -

Владимир Николаич заблеял было:

Но — смолк. Не умел он. Стал слушать.

Брат с сестрой пели:

Тут вошел Витька.

Песня погибла. Мать что-то опять смутилась, вскочила из-за стола, улыбаясь, и какой-то извиняющийся тон появился.

— Сынок пришел! Поесть хочешь?

— Нет, — сказал Витька. — Я у Юрки поел…

— Господи!.. «У Юрки». Он и так едва концы с концами сводит, а он объедает ходит…

— Нам дед Ефим сала дал.

— Витьк, ну-ка сыграй нам! — сказал дядя Коля. — А?

— Я уроки не выучил, — сказал Витька. И посмотрел на дядю Володю не очень любезно.

— Ну, сыграл бы… — попросила и мать.

— Хо!.. Говорю же: уроки не выучил…

— Что ж ты до сих пор не выучил? — обиделся дядя Коля. — Ох, Витька, Витька… Ну, иди учи.

Матери неловко стало за столь открытую нелюбезность сына.

— Ну, иди, иди — учи, — тоже сказала она.

Витька ушел в горницу.

Дядя Володя поднялся…

— Ну, пора и честь знать, как говорят.