Александр Грановский - Двойник полуночника

И чем больше было слов, тем ближе становилось главное... О котором он забыл... Нет, все это время помнил... А еще он помнил страх, и сейчас два этих слова как бы воссоединились в одном, имя которому - Нино! А он, вместо того, чтобы броситься ее искать и прижать к своей груди, тратит время на какое-то дерьмо, у которого нет даже имени, а всего лишь номер, и который посмел умереть не в тот час и не в том месте... Значит, его Нино где-то здесь, возможно, в соседней комнате, в какой-то из трех совершенно одинаковых спален, с одинаково подрезанными шторами (чтобы никто не мог за ними спрятаться), с одинаковыми коврами и зеркалами, которые раньше спасали от одиночества, но в последнее время приказали снять, чтобы не мерещились призраки...

Даже свет в этих спальнях включался и выключался одновременно (как в тюрьме), чтобы никто не догадался, в какой из них Он.

26.

Свою Нино он нашел в ванной. На ней не было лица. Казалось, она вот-вот потеряет сознание. Трясущимися губами пыталась что-то выговорить, но он смог лишь разобрать: "Я убила... Я убила... Я..."

На розовом мраморе раковины он заметил отброшенную заколку - золотую ящерку. Острая игла предупреждающе торчала вверх. С предельной осторожностью ввернул ее в безопасное ложе и спрятал в карман подальше с глаз. Главная улика. Теперь он сам главная улика. Нино уже ни при чем. Вывел ее, как больную, в спальню, усадил в кресло. Бросился искать что-то выпить. Но дверцы массивного буфета-шкафа резной работы были по-хозяйски заперты. Вспомнил о ключах - целая связка больших и маленьких ключиков, с которыми "старик" не расставался. Какая-то мысль заставила метнуться в кабинет и, не обращая внимания на Саркисова и Надорая, он обыскал у лежащего карманы. Ключей не было. Чего, впрочем, и следовало ожидать. "Старик" не доверял никому, даже своему двойнику. Снова вернулся в спальню и с помощью ножа вскрыл одну дверцу. Извлек похожую на старинный кувшин, оплетенную серебром, бутылку. Попробовал тут же ее открыть и только сейчас заметил маленький серебряный замочек. От бешенства чуть было не запустил бутылкой в шкаф. Грязно выругался, путая русские слова с менгрельскими. Сорвал ножом замочек вместе с петлей. Понюхав, плеснул в стакан золотистой жидкости. Чуть ли не насильно влил ей несколько капель коньяка. Зубы Нино стучали о стекло. Словно с судорогой кашля выталкивала из себя весь этот кошмар бесконечной ночи, пока взгляд ее принимал осмысленное выражение, чтобы сказать что-то очень важное, настолько важное, что ее охватил страх - панический страх - не вспомнить. Потому что боялась и не хотела вспоминать. Ее память отказывалась вспоминать, стирала холодом, как смертельную угрозу. И только уже в дверях (прошло много времени и он спешил) все-таки успела: "Это был не он... Я убила... но это был не он!.."

И сразу люди, люди, все эти черные одежды, натянутые маски лиц, среди которых лишь два светлых пятнышка - небесно голубые глаза Надорая... Надорая друг, он ее любил, но было что-то в этих глазах... словно заглянула в такие бездны, что лучше уже не жить. А вот и полковник Саркисов, которого она боялась, но который был друг ее друга... мокрые руки, мышиный взгляд. Там, за черными фигурами, несколько человек в белом, наверное, врачи - что-то делают с человеком на диване. Она, Нино, тоже знает... знала... этого человека... и не знает. Как знает и не знает всех этих людей, каждый из которых похож на кого-то из дрессированных животных, притворно замерших на задних лапках ("служи, мышка, служи... служи, кролик, служи... а это крыса... в ожидании подачки"). Еще жив, - прочла во взглядах, которыми обменялись крыса и кролик... "Члены политбюро уже выехали... прибудут с минуты на минуту," - доложил Надорая. Он, Лаврентий, еще хотел отправить с ним Нино, которую не должны... никто не должен видеть ее здесь, хотя впрочем почему? Даже само присутствие Нино, ее измученное... горем, да-да, горем лицо, которое все еще оставалось бледным... и таким прекрасным. И то, что Нино в эту, можно сказать, трагическую для всей страны и ее народа минуту оказалась рядом с ним, сразу снимало все вопросы... Все, кроме, конечно, главного: на живца поймался совсем не тот. А настоящий... снова выкрутился, хитроумно подставив вместо себя другого, и теперь этот другой почти мертв, а его хозяин... возможно именно в эту минуту готовится нанести удар.

27.

Где-то на улице послышались шум и крики. В комнату, расталкивая охранников, вся в слезах влетела дочь Хозяина Светлана:

- Они убили его!.. Убили... и.., - не обращая ни на кого внимания, она кричала и заламывала руки. Растрепанные волосы делали ее похожей на безумную.

Следом, пошатываясь, с красными от перепоя глазами, в новеньком с иголочки генеральском мундире прошел сын Хозяина Василий. С каким-то даже недоумением с высоты своего величия взирал на происходящее, словно не понимал, что все это значит.

Врач накапал им успокаивающего, но Светлана выбила стакан из рук: "Убийцы!.. Вы убили его... Вы ответите...", - вцепилась в перепуганного и без того академика, пока ее не оттащили в сторону.

Василий же принял успокоительное, как должное. С какой-то офицерской лихостью тут же опрокинул рюмку. Мутными глазами медленно обвел всех присутствующих и взгляд его замер на Нино... В заторможенных мозгах Василия несколько секунд происходила мучительная работа, пока наконец там что-то не замкнулось. Тогда с кривой всепонимающей улыбкой он направился к Нино со словами: "Мерси, мадам!" - и поцеловал ей руку.

Все это было настолько жутко, словно его пьяными устами проговорил сам дух Сталина, что Нино почувствовала, как земля уплывает из-под ее ног, пошатнулась, но, вовремя подхваченная Надораем, все-таки устояла.

- А, и ты, Брут, здесь? - заметил его Василий. - И как всякий Брут приносишь смерть.., - попробовал вытащить из кармана пистолет, но два дюжих гвардейца успели его опередить и, как у шаловливого ребенка, отобрали игрушку.

От греха подальше, сделал Надораю знак, чтобы тот исчез и не дразнил наследного принца, который тут же принялся искать себе новую жертву. Но в комнату уже один за другим входили нахохленные члены политбюро.

Первым, как всегда, Молотов, за ним "Каган" - Каганович, Маленков... Просторный кабинет сразу показался тесным.

- Пойдем отсюда, сестричка.., - на глазах начинал трезветь Василий, - а то здесь уже начинает смердеть смертью.

От его слов Светлана словно очнулась и заголосила с новой силой: "Убили!.. Убили... Нашего папочку убили!..".

Но их уже оттеснили, оттерли толстые зады, чтобы незаметно увести к машинам, которых к дому прибывало все больше. Среди барашковых папах каких-то генералов вынырнул ничем не приметный "пирожок" Хрущева, но из чиновничей толпы выделил именно его, Берия, и уже протискивался навстречу, чтобы заглянуть в глаза и пожать руку. И было в этом рукопожатии нечто большее... Мелькнули поникшие усы Буденного и сморщенное личико всесоюзного старичка-пионера Калинина, который так и пронес через всю свою потрепанную жизнь неувядающую любовь к полногрудым пионеркам с задорными ямочками на щеках.