Ирина Грекова - Перелом

И еще была тревога, но это только моя, не общая. От Валюна за все время ни слова, ни письмеца. Но у него все было "нормально" (изредка он писал Наташе, я узнавала об этом от Люси). Та стала полноправной хозяйкой в моем бывшем доме; все ее слушались - и девочки, и Наташа, и даже Митя, хотя по-прежнему был холодноват. А Люся рабски смотрела ему в рот. Как я ее понимала! Эта женская зависимость: ты любишь, а тебя не любят... Впрочем, сейчас я ощущала ее меньше.

Нет, все-таки в тогдашнем "сейчас" я была счастлива. И этого уже никто не отнимет. Бывшее счастье - как умерший близкий человек. Его нет, но оно существует.

33

Дальше и до конца - редкий пунктир. От точки до точки, от вспышки до вспышки - провал. Слова туда не укладываются. Нет их, подходящих слов. Но все-таки упорствую, пишу.

Чем дальше, тем трудней писать и тем неразборчивей почерк. Тень происходившего падает на мысль, на слово, на руку, пишущую слово.

"Неизвестно, кто из нас умрет раньше". Умер раньше он. Умер в больнице. Знал, что умирает, иначе бы не сказал того, что сказал.

Очень уменьшился за время болезни. Маленький и слабый, желтый-желтый. Все-таки я не верила, что умрет. Врачи знали, старались меня подготовить, но я не верила.

Пришла его навестить. Солнце светило в палату. Яркое солнце. Палата одноместная - таких во всей больнице только две. Крутоплечий баллон у изголовья. Капельница.

Смотрел на меня непривычным, мягким, неястребиным взглядом. И вдруг сказал мне:

- Моя любимая. Бесконечно любимая.

...Как удар. Только удар счастья.

- Я тоже вас люблю. Я рада, что мы это друг другу сказали.

- Только зачем на "вы"? Нам, как любящим супругам, давно пора перейти на "ты".

- Я постараюсь. Мне будет трудно.

- И давно ты меня любишь?

- Давно. Со времени вашей... твоей болезни.

- А я раньше. Может быть, с того разговора у фикуса.

- Знал ты, что я тебя люблю?

- Догадывался.

- Если так, почему же ты ни разу не пришел ко мне? Я так ждала.

- Догадайся.

- Неужели из-за... из-за ноги?

Кивнул.

- Вот глупый!

Не думала я, что когда-нибудь скажу ему "глупый"...

- Я счастлив.

- И я счастлива.

Дальше - разговор о каких-то пустяках. Забыла, о чем. Говорили, болтали. Даже смеялись.

Внезапно он побледнел. Начал синеть. Дыхание изменилось. Какое-то булькающее, с хрипом. Я метнулась к нему. Что делать? Нажала кнопку "экстренный вызов". Через минуту - бригада реаниматоров. Его положили на пол. Что-то с ним делали.

Я смотрела не туда, вниз, а перед собой, на экран, где зеленой змейкой мерцала осциллограмма. То вспыхивая, то опадая.

Слабее, слабее. Остановка. Опять бьется. И опять остановка. Длиннее.

Амплитуда все меньше. Замирает. Еле-еле колеблется...

И, наконец, - ровная, тонкая прямая. Ни зубцов, ни зигзагов. Все.

Врачи-реаниматоры, бледные, потные, поднялись с колен. Кто-то взял меня под руку, вывел из палаты.

- Дайте еще раз взглянуть на него.

Дали.

После этого до похорон ничего не помню. Выключилось сознание. Потом вижу: похороны - солнце - цветы, цветы... Митя держал меня под руку. С другой стороны Люся, поодаль - Наташа. Заплаканные.

Яма, гроб на веревках. Сырая земля. Мать сыра земля. Груда венков на могиле, уже закиданной. Какой-то воробышек возился в одном из венков.

Нет, но существует (как заклинание).

На другой день - звонок в дверь. Открыла. "Вам телеграмма". Расписалась, развернула, прочла: "Мама я тебя очень люблю тчк Валюн".

Стояла с телеграммой в руке. Кто-то сзади обнял мои колени. Обернулась - Вова. Он прижался ко мне, поднял глаза и отчетливо сказал:

- Мама...

Заговорил.