Ирина Грекова - Первый налет

Василий Васильевич недаром пел так бравурно, заклеивая стекла. Сегодня его вызвали. Он сначала не понял - для чего? Его принял немолодой, невыспавшийся майор.

- Кашперов Василий Васильевич? Очень приятно познакомиться. Страна должна знать своих ученых. Дело вот в чем. Мы хотим попросить вас возглавить населенческие группы противовоздушной обороны в районном масштабе.

- Я не совсем понимаю: почему именно меня?

- А как же? Вы же крупный специалист по зенитной стрельбе. Мы ваш метод даже в училище сдавали. Метод Кашперова.

И Василий Васильевич вспомнил. Когда-то, еще в ту войну, он - тогда поручик из вольноопределяющихся - написал коротенькую заметку, мемуар: "К вопросу о вероятности попадания в быстро движущуюся цель". Как он был молод тогда, как влюблен. Вот и сейчас перед ним до иллюзии ярко возникли сияющие Марусины глаза под белой косынкой с красным крестом. Сестра милосердия... Потом Маруся на фронте умерла от тифа. А он так и не женился, ни на ком, никогда.

А мемуар "о вероятности" он и в самом деле тогда написал. Написал - и забыл. И вот, подите же, пригодился людям мемуарчик! Читают, учат, сдают. Метод Кашперова.

Он протер толстые стекла очков и сказал:

- А я и не знал, что моя статейка кому-то пригодилась. Польщен.

- Что вы, товарищ профессор, кто же из зенитчиков вашего метода не знает? Мне даже на экзамене он попался. Пять получил...

И хмурое, невыспавшееся лицо майора осветилось воспоминанием о пятерке... Как давно это было! Как это далеко от того, что приходится делать ночью...

- Поэтому мы и решили попросить вас - возглавить.

- Это все немного неожиданно, а, впрочем, почему бы и нет? Что ж... Мы возглавим.

Так и сказал: мы возглавим. Взялся за не совсем понятное, может быть, непосильное, но наверняка важное, серьезное дело.

На прощанье майор сказал ему, пожимая руку:

- Завтра мы дадим вам подробные инструкции. А пока сколачивайте коллектив. Советую вам больше на школьников опираться.

Он шел домой. Перед домом рабочие, невесело посмеиваясь, достраивали деревню. Василий Васильевич вежливо снял шляпу:

- Позвольте узнать, что это за потемкинские деревни?

- Его не Потемкин фамилия, а Тимохин, - хмуро ответил немолодой рабочий. - А что? Ему тоже приказали. Он себе не хозяин. Ишь чудят. По всей Москве нынче такую карусель строят. Думают, поможет от бомбы. Черта с два.

- Нет, дядя Саша, поможет, - откликнулся другой, молодой и вихрастый, лет семнадцати. - Я думаю, будет так. Летят они, летят. Все у них заранее пристреляно, подсчитано, в таблицу записано - только бросить бомбу, всего и делов. Подлетают они сюда... и вдруг один толк другого в бок! Посмотри, говорит, Фриц (или там Ганц), что у них, у сволочей, рядом с номерным заводом понастроено? А Ганц зазевается и не сбросит бомбу. Вот мы и целы.

Рабочие посмеялись и снова начали тюкать молоточками.

...Василий Васильевич в отменном настроении духа поднимался по лестнице и пел. Он шел браво, как будто не было у него за спиной двух инфарктов, тысяч страниц научных трудов. Это шел и пел молодой автор знаменитого мемуара "О вероятности попадания в быстро движущуюся цель".

Придя домой, он прежде всего в порядке самодисциплины заклеил все стекла. Приказано - значит, надо. Налепил даже не по две полоски на каждое, а по четыре: как на британском флаге. А потом поехал на дачу к сестре - взять кое-какие книжки по артиллерии. Подзабыл, надо освежить. Сестра была замужем за командиром, артиллеристом-зенитчиком. Тот - на фронте, а книги наверняка оставил, не таскать же с собой. Сестра была спокойна, мужественна - друг друга они поддержали.

Он возвращался домой поздно, во время налета, держа под мышкой скользкие, расползающиеся книги. Электричка ходила, а троллейбусы и трамваи - нет. Он шел от вокзала с книгами под мышкой и пел через нос. Грохали зенитки, грохали бомбы, но где-то не рядом, далеко, пожалуй, в районе его дома. Вот и зарево светится - зажгли... Один раз прямо над его головой, рыча, промчался какой-то большой темный предмет. Он задрал голову и посмотрел ему вслед. Ага. Быстро движущаяся цель. Ничего. Мы возглавим.

Когда он открыл дверь своим ключом и вошел в квартиру, была передышка, почти тишина. Он прошел в свою комнату по хрустящему полу, сообразил: стекла выбиты, нащупал дверь и вышел на балкон. С высоты шестого этажа открылось перед ним грозное великолепное зрелище. Сколько охватывал глаз повсюду над горизонтом дышало зарево. Горели пожары. Горела Москва.

Не грохало. Зенитки притихли, словно переводя дыхание. Только откуда-то один пустомеля пулемет все время сверкал в небо трассирующими очередями, и светящаяся трасса пересекала небо, как золотой шов. Василий Васильевич стоял и шептал старческими губами: "Москва горит. Москва".

Сгорбившись, вернулся он в комнату, тщательно закрыв за собой дверь с выбитыми стеклами. Должно быть, окно тоже выбито. Вот и затемнение наполовину сорвано. Он сорвал его совсем. Действительно, стекол не было, и только по краям оконного проема висели на полосках бумаги остроконечные, крупные и мелкие, осколки. В этой причудливой раме горящий город казался еще прекраснее. Вот напротив небывалым оранжевым цветком расцвел вставший на дыбы, пылающий лист фанеры. И вдруг Василий Васильевич сообразил: ба, да это же не Москва горит, как же он сразу не понял! Это же горят потемкинские деревни, рогожные дороги. Весь этот маскарадный хлам. "Вся эта ветошь маскарада", как сказал бы Пушкин. Завтра ничего этого не будет. Завтра начнется серьезная жизнь.

А пока надо спуститься вниз, в подвал, посмотреть, как там чувствуют себя "населенческие группы". Бедные женщины. Одни с ребятами. Может быть, надо помочь. Возглавить.

В подвале при мертвенно-ярком свете неподвижной лампочки, сгрудившись, сидели мертвенно-бледные люди - женщины, дети, старушки. Ни одного старика. Он - единственный мужчина. Взрывы затихли, люди ждали отбоя. Когда он вошел, все на него посмотрели, как будто от него все зависело - и налет, и отбой. И сразу же грохнул новый, особенно громкий на фоне тишины удар. Жалобно дзинькнуло какое-то одинокое стекло, и вдруг в голос зарыдала и запричитала одна из женщин, и мальчик у нее на руках проснулся и тоже заплакал.

"Ничего, ничего, - громко сказал Василий Васильевич, - сейчас будет все в порядке". Он взял какой-то ящик, повертел в руках, поставил на пол вверх дном. Все внимательно на него смотрели, с доверием. Женщина и мальчик перестали плакать и тоже смотрели...

Он работал как актер на сцене. Прежде всего снял очки, протер их и бережно положил на ящик вверх стеклами. Затем полез в карман, вынул записную книжку, вырвал из нее листок, закрыл книжку, снова сунул в карман. Все смотрели как завороженные, ничего не понимая. Дальше он вытащил перочинный нож и нарезал листок бумаги на тонкие полоски - все это не торопясь, серьезно, молча. Потом снял очки, послюнил бумажные ленточки и аккуратно заклеил стекла очков крест-накрест. Надел очки и спокойно сел на ящик.