Ирина Грекова - Свежо предание

...Аплодисменты. Ух ты, как долго.

Председатель совета - директор института Сергей Петрович Пахомов тяжело обвисая пузом, спустился с помоста и обеими руками несколько раз тряхнул руку Константина Левина. Синие свиные глазки ласково глядели из-под взъерошенных, седоватых бровей. Руки у директора были полные, бледные, холодные на ощупь, в крупных веснушках - каждая с гривенник. Он мял Костину руку и никак не мог отпустить. Слава богу, отпустил. Начали подходить с поздравлениями другие...

Отовсюду руки. Сколько их! На минуту мир обратился в плакат: сонмище добрых, дружеских протянутых рук.

Интересно, кто же все-таки голосовал против? Среди тех рук, которые он сейчас пожимает, наверняка есть две - "против". Нет, зачем о них сейчас думать? Вон сколько радостных рук - каждая "за".

И вот среди рук одна - дороже всех. Тонкая, смуглая рука. Юра. Друг. Нет, больше друга - брат. Нет, ничего нет больше друга. Друг.

- Поздравляю, старик. Молодцом.

- Спасибо, Юра. Без тебя бы...

- Ну, пошел. Ересь.

Подошла Анна Игнатьевна. Широкое, некрасивое лицо сияет, кожа под крашеными полосками редких бровей покраснела пятнами.

- Ну, поздравляю, - сказала она басом. - Теперь вы себе можете представить ощущение только что родившей женщины. Совершенно одно и то же. Я-то знаю, мне приходилось и то и другое...

- Стараюсь, Анна Игнатьевна.

- Ну-ну.

Руки, руки. А вот и профессор Поспелов, Николай Прокофьевич. Острый нос, острый кадык - весь углом.

- Слушал вас с удовольствием. Не так уж часто приходится слышать речь культурного человека. Особенно в вашем поколении. Позвольте, однако, заметить, что в слове "проведены" ударение ставится на последнем слоге.

- А я как сказал?

- Проведены.

- Какой ужас! Так и сказал?

- Да, к сожалению.

- Не понимаю, как это могло случиться. Я сам этого терпеть не могу.

- Ничего не поделаешь. Веянье времени. Я сам однажды с трибуны сказал: "современный".

А вот и лаборант Володя - розовый, с вертикальным вихром и несимметричными ушами. Мальчик только-только из десятилетки, а толковый. Вот кто подлинно рад - как за самого себя. Жмет руку, словно насос качает.

- Спасибо, Володя, милый.

Подошла стенографистка, Надюша Пустовойтова.

- Поздравляю, Константин Исаакович. И знаете, за вами очень легко было писать. Я почти ничего не спутала. Только в одном месте, какие-то статистические процессы...

- Стохастические, Надюша...

- Ой, наврала. Вы потом посмотрите стенограмму?

- Конечно. Только я не люблю читать свои стенограммы. Очень уж глупо получается. Читаю и думаю: неужели я и вправду такой дурак?

- Это не вы один.

- Что? Все дураки?

- Нет, я не это хотела сказать. Я хотела сказать, что, когда записываешь, даже совсем точно записываешь, устная речь меняется. Говорит человек - умно. А запишешь - глупо. Может быть, он, когда говорит, скрашивает чем-нибудь, улыбкой, что ли.

- Ого, Надюша, а вы, оказывается, можете говорить длинные речи.

- Это я редко. Так я занесу стенограмму? Где вас найти?

- В лаборатории, как всегда.

Зал, группками, беседуя, начал расходиться. Костя вышел в коридор. Еще тянулись к нему запоздалые руки, но в основном все было кончено. Кандидат.

Его подхватил под руку Юра.

- Еще раз поздравляю. К тебе не пробьешься. Хорошо держался. В ответе на вопрос Яковлева чуть-чуть сбился: надо было определеннее подчеркнуть роль запаздывающего звена.

- Да, пожалуй... А Васильев-то? Со своим философским вопросом? Насчет познаваемости мира?

- Хотел выслужиться. А что вышло? Ох, трудно дураку жить на свете...

- Да ну его к черту. Слушай, Юра, я счастлив.

- Естественно. Я тоже в аналогичной ситуации был счастлив.

- Постой, мне приглашать нужно. Помоги-ка мне. Все разбежались.

- Ничего, разыщем. Кого приглашать?

- Старика, разумеется. Оппонентов. Поспелова. Анну Игнатьевну. Лабораторию, конечно, всю. В общем, на твое усмотрение. Только учти комната восемнадцать метров. Сегодня, ровно в восемь.

- Васильева звать?

- Черт с ним, пригласи на разводку. Без хорошего дурака вечер не вечер. Ну, беги скорее.

- Добро.

Они разошлись в разные стороны - приглашать. "Как это делается? размышлял Костя. - Меня самого раз сто приглашали, а я не запомнил - какими словами: "Позвольте пригласить вас сегодня ко мне", или: "Разрешите пригласить вас...", или: "Я бы хотел пригласить вас на небольшой вечер по поводу сегодняшнего события"? Фу ты, пошлость какая! "Я бы хотел..." Почему "бы"?"

Он подошел к Анне Игнатьевне.

- Анна Игнатьевна...

- Что, Костя? Вы позволите мне, старухе, называть вас "Костя"?

- Что вы, Анна Игнатьевна, какая вы старуха. Не позволю.

- Брови щиплю. Губы мажу. Стараюсь не опускаться. А все-таки по сравнению с вами я старуха.

- Анна Игнатьевна...

- В вашем-то возрасте я еще ничего была. Вам сколько? Тридцать пять?

- Тридцать один.

- У, совсем мальчик. А седины-то у вас порядочно. Я думала - тридцать пять. Или сорок, но молодо выглядите.

- Анна Игнатьевна, позвольте вас пригласить...

- На банкет? С удовольствием. Люблю поесть, грешным делом.

- Это не банкет, а небольшой вечер, у меня дома...

- Еще лучше. Спасибо. Адрес давайте. В восемь? Приду не раньше десяти. Купаю внука.

...Уф, удалось-таки пригласить. Но сколько времени ушло на одну Анну Игнатьевну! Ничего, лиха беда начало.

Через полчаса дело было сделано. С помощью Юры он пригласил всех. Даже больше. Юра перестарался. Откуда-то набралось до тридцати человек...

- Куда я их рассажу?

- Ничего, не все придут, - сказал Юра. - В крайнем случае устроишь филиал в санузле. Ну, привет.

- А ты куда?

- Домой.

- Да, тебя-то я и не пригласил.

- Полагаю, это излишне. Так в восемь?

- В восемь.

Юра потупился и, отвернувшись, спросил:

- Мне одному приходить? Или с Лилей?

Костя на секунду замялся.

- Ты знаешь, я всегда буду рад видеть тебя сЛилей. Но ведь мы же всех приглашали без жен... А впрочем, как ты сам... Ну, приходи с Лилей... Юра, да что ты, неужели обиделся?

- Обиделся? Абсурд. Все ясно. Приду один. Юра ушел. Костя остался в лаборатории. Плохо, неладно получилось с Юрой. Эх, дурак я, дурак! Надо было самому пригласить Лилю. Не догадался. Просто не пришло в голову.

Он не любил Юрину жену.

Когда они встретились после войны, Юра был уже женат. Он сошелся где-то на фронте с женщиной-врачом, старше себя лет на десять, да так и остался с ней. Звали ее вычурно, с претензией: Леонилла Илларионовна. Костя всегда путался в этом каскаде "л". Юра называл ее Лилей. Нежное такое, девичье имя. Наверно, Юра ее любил: зачем бы иначе женился? Но что там можно было любить?

Юра привел ее сразу, как только вернулся в Ленинград. Юрина жена... Вот уж не подумал бы! Высокая, нескладная, в линялой гимнастерке с плохо пришитыми погонами майора. Жилистая шея все время вертелась в широком воротнике. Если ей нужно было посмотреть куда-нибудь, она поворачивала не глаза, а шею. Что-то совиное... Ногти хирурга - коротко, по самое мясо, срезанные, окрашенные йодом. Она крутила самокрутку и, вертя шеей, бесцеремонно оглядывала комнату.