Николай Гарин-Михайловский - Студенты

Это, брошенное Неукротимой, было не что иное, как снаряд Ларио для голубей.

Ларио стоял над разбитым снарядом, с разбитой надеждой на обед, с тяжелой обузой в лице унылой Тюремщицы, и тем ярче схватывал его образ исчезнувшей живой Шурки Неукротимой.

Карташев и Шацкий, отправившись к Ларио в день первой встречи и продажи вещей татарину, застали его в странной семейной обстановке.

Ларио лежал на кровати, а Тюремщица сидела у его ног.

Увидев в дверях приятелей, Ларио быстро смущенно поднялся, а Тюремщица поспешила выйти из комнаты.

Шацкий только кивал головой, расставив свои длинные ноги.

– Кто это? – спросил Карташев.

– Говори… – печально предложил Шацкий.

– А правда – милая? – спросил смущенно Ларио.

– О! очень милая, – ответил, переменив быстро тон, Шацкий и забегал по комнате.

– Вы, пожалуйста, не подумайте того… что-нибудь, – вдруг смущенно заговорил Ларио, щурясь на своих гостей. – Как это ни странно… Го-го-го… Я выступаю в довольно комичной роли – в роли покровителя порядочной женщины… Го-го-го… Хотя она… того…

Ларио сделал жест, точно ловил в воздухе муху.

– Го-го-го, покровитель, го-го-го, порядочная женщина, го-го-го, того, – умеешь ты, наконец, говорить по-русски? – нетерпеливо спросил Шацкий.

– Понимаешь ты, – начал опять Ларио, ни капли не обижаясь, а, напротив, успокоившись от слов Шацкого. – Женщина решила бросить прежнюю свою специальность; ну, конечно, ты мне поверишь, что я здесь ни при чем… ну, и пришла ко мне… Ну и…

Ларио точно подавился.

– Ну, говори! – крикнул на него Шацкий.

– Ну, понимаешь ты, хоть я не миссионер, черт меня побери, го-го-го, но не сказать же мне ей: «Иди опять в проститутки», – что ли; я, конечно…

Ларио опять замялся.

– Ну, одним словом, ты разнюнился, – подсказал ему Шацкий, – ну, и что же?

– Я, положим, не разнюнился… и ты врешь, но я тоже…

Ларио говорил бы еще два часа, наверно, ни до чего не договорившись, если бы Шацкий не оборвал его:

– Одним словом, ты оскандалился?

– Ничуть не оскандалился…

– Я почти уверен, что ты даже нюни распустил…

– Ну, это ты, может, способен от юбки нюни распускать…

– Врешь, подлец, теперь я убежден даже в этом… Ну, все равно… Ты предложил ей помощь… отцовскую или братскую помощь… конечно, братскую…

Ларио бросило в жар.

– О мой друг, к чему же так выдавать себя, как какой-нибудь мальчишка… Пожалуйста, не перебивай…

– Ну, да о чем тут разговаривать, – перебил Карташев, – главное здесь то, что действительно надо помочь…

– Вовсе это не главное, главное – уличить вот этого мерзавца…

Шацкий указал на Ларио, который, вдруг успокоившись, щурился и произнес, стараясь придать голосу самый спокойный тон:

– Ну, ну, говори.

– Ты распустил нюни…

– Врешь.

– Ты обещал отцовскую или братскую помощь.

– Не братскую и не отцовскую.

– Врешь, подлец. Ты…

Шацкий впился в Ларио, который еще больше прищурился, как бы пряча свои глаза от его проницательности.

– Ты, – медленно, с расстановкой начал Шацкий, – придумал план помочь ей…

– Придумал.

– Она по специальности швейка…

– Не швейка, модистка, положим.

– Все равно… Ты решил…

Шацкий остановился и наслаждался производимым им впечатлением.

– Ну, ну? – переспросил Ларио, волнуясь.

– Купить ей швейную машину!! – И Шацкий, выпалив это, вскочил, забегал по комнате и, сделав совершенно идиотское лицо, заговорил какую-то чепуху.

Ларио, смущенный тем, что Шацкий угадал его планы, не спускал с него глаз.

– Ну, Миша, – заговорил он, – как хочешь, а ты с чертом свел уже знакомство. От тебя, знаешь, чертовщиной уже несет…

Шацкий рассмеялся, но продолжал нести свою ерунду.

– А знаешь, почему я колдун? – спросил вдруг Шацкий и ответил: – Потому что ты глуп.

– Сам ты глуп, – добродушно ответил Ларио.

– Ты действительно думал купить ей машинку? – спросил Карташев.

– Да… Понимаешь, у нее практика обеспечена, ее, так сказать, бывшие подруги по ремеслу…

– Придумал!! – с презрением перебил Шацкий. – Именно надо быть Петей, чтобы додуматься до такой глупости.

– Почему, мой друг? – спросил Ларио.

– А потому, – серьезно заговорил Шацкий, – что на машине и она не будет работать, и ты ее выгонишь на другой день… Она от работы отвыкла, она, хоть бы хотела, не может работать, потому что изнурена…

– Она даже кровью кашляет…

– Дурак, – фыркнул Шацкий. – Но если бы она и могла работать… Платья, юбки, заказчицы, и все это в твоей комнате, и ты с тремя Сашками, пятью Лизками… Понимаешь теперь, что ты глуп?!

– Ну, хорошо, ты умен, ну, и какое же твое мнение?

– Нет, ты не отлынивай, ты понимаешь теперь, что ты глуп?

– Ну, хорошо, дальше…

– Сознался наконец… Слава тебе, господи… А дальше то, что ей надо открыть меблированные комнаты. Найдется несколько таких дураков, как ты, которые ей платить ничего не будут, и она вместе с вами подохнет с голоду.

– Меблированные комнаты – идея хорошая, – согласился Карташев, – но для этого надо много денег.

– Немного больше, чем для машины… Можно откупить уже с готовой обстановкой, можно напрокат взять, можно в рассрочку купить… сто рублей надо.

– Ну, и отлично… Я даю тридцать пять, вырученные от татарина, – сказал вдруг Карташев.

Конечно, Карташевым руководило и доброе чувство, но в то же мгновение сам собою разрешался смущавший его и другой вопрос: продажа вещей была бы неприятна его матери. Если не писать ничего об этом и деньги прожить, выйдет некрасиво, а если отдать этой несчастной, то молчание о продаже вещей получит характер даже некоторым образом возвышенный: «Да не ведает правая рука, что творит левая».

Поэтому Карташев даже с легким сердцем вынул отдельно лежавшие в бумажнике деньги и положил их на стол.

– Ха… ха… – весело пустил он.

Шацкого вдруг смутила эта именно непринужденность Карташева. Он сконфуженно и напряженно замигал своими маленькими глазами.

– Мой друг, ты не умеешь… Так порядочные люди не делают… Если ты хотел помочь, то должен был дать все…

– Кто тебе мешает? – ответил Карташев.

– Что? – нерешительно спросил Шацкий и вдруг, быстро вытащив свой бумажник, вынул сотенную и бросил ее на стол. Но сейчас же карикатурно вскочил, оперся на стол, закрыв одной рукой деньги, точно хотел их взять назад, и так посмотрел на Карташева и на Ларио, точно сам не понимал, что с ним делается.

– Миша!.. – умилился Ларио.

– Пошел вон!! – заорал вдруг благим матом Шацкий.

Он ураганом стал носиться по комнате. Кровь прилила к его лицу. Он испытывал отвращение и к Ларио, и к Карташеву, и к Тюремщице. Он упал на кровать и несколько мгновений лежал с закрытыми глазами.