Алексей Писемский - Люди сороковых годов

- Известно, ваше высокородие.

- Отчего же ты не женился на ней?

- Что ж на ней жениться-то, - разве она стоит того?

- Поэтому жена твоя тебе больше нравилась, чем она?

- Не то что больше, а что точно, что женщина смиренная была.

- Зачем же ты убил ее?

- По наговорам все.

- Работницы этой?

- Да-с. Все смеялась она: "Жена у тебя дура, да ты ее очень любишь!" Мне это и обидно было, а кто ее знает, другое дело: может, она и отворотного какого дала мне. Так пришло, что женщины видеть почесть не мог: что ни сделает она, все мне было не по нраву!

- И что же, работница тебе прямо говорила, чтобы ты убил жену?

- Смеялась как-то раз: "Ты бы, говорит, жену-то твою утопил в проруби. Что ты, говорит, больно ее бережешь".

- Ну, а где же ты, скажи мне, денег взял, чтобы откупиться на первом следствии?

- Тоже, ваше благородие, добрые люди помогли в том случае.

- Что же, это хозяин, которому ты в рекруты продался?

- Самый он-с, - отвечал откровенно и даже как бы с некоторым удовольствием малый. - Меня, ваше благородие, при том деле почесть что и не спрашивали: "Чем, говорит, жена твоя умерла? Ударом?" - "Ударом", - говорю; так и порешили дело!

- Что же, ты сам просил хозяина, чтобы он тебя откупил? - спросил вдруг и почему-то священник.

Ему, кажется, было не совсем приятно, что одного из самых богатых его прихожан путают в дело.

- Он сам, ваше благословение, пожелал того: "Что ты теперь, говорит, у нас пропадешь; мы, говорит, лучше остальные деньги, что тебе следует, внесем начальству, тебя и простят". - "Вносите", - говорю.

- Болтовня, братец, твоя одна только это! - проговорил священник.

- Нет, ваше благословение, верно так; всю сущую правду говорю; мне что теперь: себя я не пожалел, что ж мне других-то скрывать?

Всеми этими оговорами, так же как тоном голоса своего и манерами, Парфен все больше и больше становился Вихрову противен. Опросивши его, он велел позвать работницу. Та вошла с лицом красным и, как кажется, заплаканным.

Вихров велел ей стать рядом с Парфеном. Она стала и тотчас же отвернулась от него.

- Скажи, любезная, не находилась ли ты в любовной связи вот с этим Парфеном Ермолаевым? - начал Вихров.

- Нету-с, как это возможно! - отвечала она.

Ее синяя шубка и обшитые красным сукном коты тоже бросились Вихрову в глаза.

- Ты всегда в работницах жила? - спросил он ее.

- Нет, мы по летам только в работницах живем, а по зимам на фабрике шерсть мотаем.

- С одной, значит, фабрики с ним? - сказал Вихров, указывая девке на Парфена.

- С одной и той же, - отвечала девка.

- Может быть, ты там с ней и слюбился? - спросил он Парфена.

- И там и здесь, везде-ся-тко! - отвечал тот.

- Как же ты запираешься? Вот он сам признается в том, - сказал Вихров девке.

- Мало ли что он наболтает; я не то что его, а и никого еще не знаю, отвечала она, потупляя глаза.

- Да, не знаешь, девка, как же! Поди-ко, какая честная! - возразил ей парень.

- Здесь этаких нет, чтобы никого-то в девушках не знали, - произнес и священник, грустно качнув головой.

- Ни единой!.. - подхватил малый. - Что она, ваше высокородие, запирается! - отнесся он к Вихрову. - Я прямо говорю - баловать я с ней баловал, и хозяйку мою бить и даже убить ее - она меня подучала!

Девка при этом заплакала.

- Вот уж это врешь, грех тебе!.. Грех на меня клепать!.. Спросите хоть родителей его! - говорила она.

- Не было, ах ты, шельма этакая!.. Что моих родителей-то спрашивать; известно, во всем нашем семействе словно, ваше высокородие, неспроста она всех обошла; коли ты запираешься, хочешь - я во всем этом свидетелей могу представить.

- Каких свидетелей? Каких? - спрашивала девка, еще более покраснев.

- А таких! Знаю уж я каких! - говорил Парфен.

Девка после этого вдруг обратилась к Вихрову. Тон голоса ее при этом совершенно переменился, глаза сделались какие-то ожесточенные.

- Это точно что! Что говорить, - затараторила она, - гулять - я с ним гуляла, каюсь в том; но чтобы хозяйку его убить научала, - это уж мое почтенье! Никогда слова моего не было ему в том; он не ври, не тяни с собой людей в острог!

- Я потяну, посадят, - говорил парень.

- Нет, врешь, не посадят, - возражала ему бойко девка.

Вихров велел им обоим замолчать и позвал к себе того высокого мужика, отец которого покупал Парфена за свое семейство в рекруты.

- Вот он говорит, - начал он прямо, указывая мужику на Парфена, - что вы деньгами, которые следовали ему за его рекрутчество, закупили чиновников.

Высокий мужик усмехнулся.

- Что мы - осьмиголовые, что ли, что в чужое-то дело нам путаться: бог с ним... Мы найдем и неподсудимых, слободных людей идти за нас! Прежде точно, что уговор промеж нас был, что он поступит за наше семейство в рекруты; а тут, как мы услыхали, что у него дело это затеялось, так сейчас его и оставили.

- Ну, что ж ты на это скажешь? - обратился Вихров к Парфену.

- Что сказать-то, ваше благородие?.. Его словам веры больше дадут, чем моим.

- Стало быть, ты ничем не можешь доказать против его слов?

- Ничем, - отвечал Парфен утвердительно.

Он уже очень хорошо понял кинутый на нею выразительный взгляд высоким мужиком. Священник тоже поддерживал последнего.

- Это семейство степенное, хорошее, - говорил он.

- Но вы, однако, такие же фабричные? - обратился Вихров к мужику.

- Нет, сударь, мы скупщики, - отвечал тот.

Вихров на него и на священника посмотрел вопросительно.

- Здесь ведь вот как это идет, - объяснил ему сей последний, фабричные делают у купцов на фабрике сукна простые, крестьянские, только тонкие, а эти вот скупщики берут у них и развозят эти сукна по ярмаркам.

Вихров, разумеется, очень хорошо понимал, что со стороны высокого мужика было одно только запирательство; но как его было уличить: преступник сам от своих слов отказывался, из соседей никто против богача ничего не покажет, чиновники тоже не признаются, что брали от него взятки; а потому с сокрушенным сердцем Вихров отпустил его, девку-работницу сдал на поруки хозяевам дома, а Парфена велел сотскому и земскому свезти в уездный город, в острог. Парфен и родные его, кажется, привыкли уже к этой мысли; он, со своей стороны, довольно равнодушно оделся в старый свой кафтан, а новый взял в руки; те довольно равнодушно простились с ним, и одна только работница сидела у окна и плакала; за себя ли она боялась, чтобы ей чего не было, парня ли ей было жаль - неизвестно; но между собой они даже и не простились. Земским, предназначенным сопровождать преступника, оказался тот же корявый мужик. Он вместе с сотским связал Парфену ноги и посадил его на середнее место в телегу.

- Сиди, друг любезный, покойно; свезем мы тебя с почетом, - говорил он, садясь сбоку его.

- Ноги-то уж больно затянули! - жаловался Парфен.

- Ничего, друг любезный, привыкай; приведется еще железные крендельки носить на них! - утешил его земский.