Алексей Писемский - Люди сороковых годов

- Какое у вас символическое убранство комнаты, - сказал Павел, не утерпев, хозяину, спокойно сидевшему на гробовом диване.

- Д-да, - протянул тот. - Убранство комнат, - продолжал он с обычной своей мягкой улыбкой, - тоже, как и одежда, может быть двоякое: или очень богатое и изящное - ну, на это у меня денег нет; а потом другое, составленное только с некоторым смыслом, или, как вы очень ловко выразились, символическое.

- Решительно символическое! - повторил Павел, довольный тем, что Неведомов похвалил его выражение. - Череп, вероятно, означает напоминание о смерти?

Неведомов слегка улыбнулся.

- Отчасти; кроме того, я и анатомией люблю немного заниматься, отвечал он.

- Ну, а евангелие?

Неведомов при этом вопросе уже нахмурился.

- Евангелие, - начал он совершенно серьезным тоном, - я думаю, должно быть на столе у каждого.

- А распятие, конечно, как распятая мысль на кресте, - подхватил Павел.

- Как распятая мысль на кресте, - повторил и Неведомов.

- И наконец Шекспир, - заключил Павел, взглядывая на книгу в дорогом переплете.

- Шекспир, - повторил еще раз Неведомов.

Павлу, по преимуществу, в новом его знакомом нравилось то, что тот, как ему казалось, ни одного шагу в жизни не сделал без того, чтобы не дать себе отчету, зачем и почему он это делает.

- Из Шекспира много ведь есть переводов, - полуспросил, полупросто сказал он, сознаваясь внутренне, к стыду своему, что он ни одного из них не знал и даже имя Шекспира встречал только в юмористических статейках Сенковского [37] . Сенковский Осип Иванович (1800-1858) - востоковед, профессор Петербургского университета, журналист, беллетрист, редактор и соиздатель журнала "Библиотека для чтения", начавшего выходить в 1834 году. Писал под псевдонимом Барон Брамбеус. , в "Библиотеке для чтения".

- Есть, кажется, перевод Висковатова, потом перевод Карамзина "Юлия Цезаря", и, наконец, Полевой перевел, или, лучше сказать, переделал "Гамлета" Шекспира!.. - Последние слова Неведомов произнес уже несколько с насмешкой.

- Шекспир должен быть весь переведен самым точным и добросовестным образом, - проговорил Павел.

Неведомов при этом задумался на довольно продолжительное время.

- Его трудно переводить, - начал он неторопливо. - Я, впрочем, продолжал он с полуулыбкой и потупляя несколько глаза, - думаю заняться теперь этим и перевести его "Ромео и Юлию".

- Что же, это лучшая его пьеса? - спросил Павел.

- Да, это одно из самых пылких и страстных его произведений, но меня, кроме уж главного ее сюжета - любви... а кому же любовь не нравится? (Неведомов при этом усмехнулся.) Меня очень манят к ней, - продолжал он, некоторые побочные лица, которые выведены в ней.

- А именно? - сказал Павел, желая поддержать этот весьма приятный для него разговор.

- А именно - например, Лоренцо, монах, францисканец, человек совершенно уже бесстрастный и обожающий одну только природу!.. Я, пожалуй, дам вам маленькое понятие, переведу несколько намеками его монолог... - прибавил Неведомов и, с заметным одушевлением встав с своего дивана, взял одну из книг Шекспира и развернул ее. Видимо, что Шекспир был самый любимый поэт его.

- Лоренцо выходит ранним утром и говорит!..

И Неведомов, вслед за тем, смотря в книгу, стал немножко даже декламировать:

"Уже рассвет сквозь бледный пар тумана приветствует убегающую ночь!.. Но прежде, чем взойдет солнце, я должен корзину эту наполнить полезными и вредными травами! Все предметы в мире различны и все равно прекрасны, и каждому дан свой закон, и в каждом благодать и польза есть; но если предмет, изменив своему назначению, изберет себе иной путь, вдруг из добра он обращается во зло. Вот этот цветок, употреби его для обоняния - он принесет пользу; вкуси его - и он - о, чудо перемены! - смертью тебя обледенит, как будто в нем две разнородные силы: одна горит живительным огнем, другая веет холодом могилы; такие два противника и в нас: то - благодать и гибельные страсти, и если овладеют страсти нашею душой, завянет навсегда пленительный цветок".

- Превосходно! - воскликнул Павел, которому сам Неведомов показался в эти минуты таким же монахом-францисканцем, обнимающим своим умом и сердцем всю природу, и особенно его приятно поразили черты лица того, которые загорались какою-то восторженностью и вдохновением, когда он произносил некоторые слова монолога.

- Да-с, недурно, - подтвердил и Неведомов. - Шекспир есть высочайший и, в то же время, реальнейший поэт - в этом главная сила его!

- И Виктор Гюго тоже один из чрезвычайно сильных поэтов! - подхватил Павел. Когда он учился для Мари французскому языку, он все читал Виктора Гюго, потому что это был любимый поэт Мари.

- Это совсем другое! - произнес Неведомов, как бы даже удивленный этим сравнением. - Виктор Гюго больше всего обязан своей славой тому, что явился тотчас после бесцветной, вялой послереволюционной литературы и, действительно, в этом бедном французском языке отыскал новые и весьма сильные краски.

- Как это, например, хорошо его стихотворение, - подхватил Павел, желавший перед Неведомовым немножко похвастаться своим знакомством с Виктором Гюго. - "К красавице", где он говорит, что когда б он богом был, то он отдал бы за ее поцелуй власть над ангелами и над дьяволами... У нас де ля Рю, кажется, перевел это и попался за то.

- Это стихотворение совершенная бессмыслица, по-моему, - возразил Неведомов, - если б он богом был, то никогда и не пожелал бы ее поцелуя.

- Ну, это что же? - произнес Павел, совершенно, кажется, несогласный с этим.

- Как что же? - перебил его Неведомов. - Поэзия, в самых смелых своих сравнениях и метафорах, все-таки должна иметь здравый человеческий смысл. У нас тоже, - продолжал он, видимо, разговорившись на эту тему, - были и есть своего рода маленькие Викторы Гюго, без свойственной, разумеется, ему силы.

- Кто же такие? - спросил Вихров.

- Да наши Марлинский [38] . Марлинский - псевдоним Александра Александровича Бестужева (1797-1837) - русского писателя-декабриста. , Бенедиктов [39] . Бенедиктов Владимир Григорьевич (1807-1873) - русский поэт. - это тоже поэты весьма громких и трескучих фраз и весьма малого поэтического содержания.

Павлу очень нравились оба эти писателя, но он уже и высказать того не решился, сознавая, что Неведомов дело это гораздо лучше и глубже его понимает.

В такого рода разговорах они, однако, просидели часов до двенадцати. Наконец, Павел, утомленный разного рода событиями дня, встал.

- До свиданья, позвольте мне бывать у вас и пользоваться вашими наставительными и приятными беседами! - проговорил он почтительным голосом.

- Очень рад буду вам всегда, - сказал Неведомов.

Павел пришел в свой номер в весьма миротворном расположении духа. Ванька его встретил также веселый; он очень уж был рад, что они переехали от Макара Григорьева, которого он сразу же стал ненавидеть и бояться.