Игорь Губерман - Книга странствий

И дивный прочитал отцу стишок - мне бы такой хоть раз написать:

Уронили мишку на пол,

оторвали мишке хер,

всё равно его не брошу,

он теперь пенсионер.

А молодая женщина мне рассказала о своей растерянности и ужасе, который охватил ее, когда пятилетняя дочь спросила простодушно и доверчиво:

- А мамочка, вы с папой тоже еблитесь?

Итак, я сел писать заведомые иллюстрации к заведомо прекрасным будущим рисункам Саши Окуня. Я знал, с чего начну, - конечно, с детского хулиганства, ибо это - несомненная и сладостная игра.

* * *

Я сегодня видел с крыши

много дядей, тёть и кошку,

будь немного я повыше,

я б точней метал картошку.

* * *

Тот гость у нас бы жил и жил,

но я не знаю кто

вчера лягушку положил

ему в карман пальто.

* * *

Ныл с утра дырявый зуб

и, чтоб легче было,

кинул я соседке в суп

маленькое мыло.

* * *

Я купил коробку кнопок

и украл с витрины клей

хватит этого для попок

всех моих учителей.

* * *

Лился дождик монотонно,

скучно было жить на свете,

как пописал я с балкона,

так никто и не заметил.

Даже один чисто еврейский стих я умудрился накропать в возможном детском варианте:

* * *

Когда все дружки мои

молоко у мам сосали,

всё я делал, как они,

но уже мечтал о сале.

А мечты, переживания, обиды - всё ведь по-иному, чем у нас, должно происходить у этих мелких, но уже с несомненностью человеков, думал я, и тень Барто с неслышным осуждением стояла за моей спиной.

Со мной поссорилась подружка,

и дни мои теперь пусты,

а ей приснится пусть лягушка,

ангина, мыши и глисты.

* * *

Ты теки, моя слеза,

очень больно папа высек,

папе зря я рассказал

все названия пиписек.

* * *

Сегодня взрослые опять о

чём-то спорили отчаянно,

и зря меня прогнали спать

за то, что пукнул я нечаянно.

* * *

Света лунного дорожка

красит стену надо мной,

потерплю ещё немножко

и сожгу свой дом родной.

* * *

Рано мне пока жениться,

очень мало мне годов,

я хочу летать, как птица,

чтобы какать с проводов.

Мне предстояло написать о детской несомненной наблюдательности, ибо видят они и слышат - много более, чем мы предполагаем.

* * *

Папа маму раз обидел,

оба жутко злились,

а потом я ночью видел,

как они мирились.

* * *

Папа маме не соврал,

он на встрече коллектива,

он из тумбочки забрал

два цветных презерватива.

* * *

Я услышал ветки хруст,

я увидел ноги тётки,

тётка писала под куст

из большой сапожной щётки.

* * *

А пока шептал уныло

папа мне про баю-бай,

мама гостю говорила,

что наш папа - разъебай.

А познание мира, неотрывное от фантазии и хулиганства? Только тут, хочу признаться, было мне намного легче, ибо у меня, седого дурака, такое же точно восприятие, как у тех, кого хотел я имитировать.

* * *

У раззяв и у раззявок

в их раскрытом настежь рту

плавно вьются сто козявок

и плодятся на лету.

* * *

В пушки, танки и хлопушки

прекращается игра,

от любви к моей подружке

я уписался вчера.

* * *

Спать напрасно между кукол

мишке плюшевому дали,

он во сне храпел и пукал,

и они всю ночь рыдали.

* * *

Шепча, какой несчастненький

и сил уже в обрез,

кузнечик голенастенький

на бабочку залез.

* * *

Возле озера по кругу

скачут восемь лягушат,

это все они друг к другу

ночью трахаться спешат.

* * *

Бросил я курить и драться,

не ворую спички,

всё хочу я разобраться:

как ебутся птички?

И тут я сделал непростительную глупость: от желания услышать поскорее, как это звучит, я несколько четверостиший прочитал на выступлениях. Поняв немедленно, что взрослым людям - противопоказаны по их душевному устройству наши детские стишки. Да, все хохочут в полный голос, но в глазах у них я вижу - даже не растерянность, а ужас. И я их отлично понимаю. Эту реакцию замечательно мне выразила Дина Рубина - я позвонил ей, прочитал пару стихов и легкомысленно спросил:

- А лично ты, если такая книжка выйдет, ты её купила бы?

- Гарька, - воскликнула собеседница, - я на все деньги, что у меня есть, скупила бы весь тираж, чтоб это не попалось моим детям!

И тут я приуныл (не буду врать, что призадумался), и вдохновение покинуло меня. Ужасно жаль, поскольку были там стишки, которые мне нравились и нравятся доныне.

* * *

Посмотреть на драмкружок

приплелись родители,

из-за них мы, кроме жоп,

ничего не видели.

* * *

Мне на все мои дела

хватит сил и доблести,

наша бабушка была

первой блядью в области.

* * *

В тени от водокачки,

где садик и беседка,

играли две собачки,

как папа и соседка.

* * *

Мы закрыли все окошки,

но уснуть мы не могли,

ночью так орали кошки,

словно тигры их ебли.

* * *

За природой наблюдая,

ходит ёжик - и хохочет,

это травка молодая

яйца ёжику щекочет.

Но не оставляет меня всё же некая упрямая надежда. Будучи уже весьма немолод, я знаю и помню, что на крайнем склоне лет многие старики впадают в детство. Может быть, тогда я и закончу этот цикл?

Окончание

Я уже летел обратно, и гастрольная усталость явно сказывалась на количестве сигарет. За полтора часа, что я торчал на пересадке, я выкурил с полпачки, навёрстывая воздержание в предыдущем самолёте. И походную фляжку с виски осушил я уже мелкими, но частыми глотками. Мысли текли вялые и как бы несколько лекарственные, словно пробующие чуть меня подбодрить. Думал ли когда-нибудь мальчик из бедной еврейской семьи, что возвращаться из Берлина в Иерусалим, домой, он будет через Рим? А думала ли об этом его бабушка Любовь Моисеевна, рано оставшаяся без мужа с тремя детьми в каком-то маленьком украинском местечке? А думал ли об этом его дядя Исаак, кандидат экономических наук? А тётя по маме, детский врач, измученная непрестанным блядством своего мужа-хирурга? А его папа с мамой, прожившие свою жизнь, как стоики, хотя о таковых навряд ли знали?

Мои мысли так стремительно переметнулись на Сенеку, что я даже несколько встряхнулся. С его текстами впервые встретился я в заполярном городе Норильске, зэками построенном посреди тундры и о лагере напоминавшем всем своим обликом. В шестьдесят третьем, кажется, году я был там в инженерной командировке. Водку пил с ребятами из местной газеты, мне у них в редакции тогда понравился плакат: "Не говорите даже о деле!". Гуляя как-то раз по улицам, наткнулся я на странную библиотеку - принадлежала она профсоюзу охотников. Те ненцы и долгане, что стреляли песцов на необъятной территории Таймыра, вряд ли даже о ней знали, а уж как она была нужна им, очень просто догадаться. Я вошёл и почти сразу обомлел. В библиотеке было совершенно пусто, что естественно, однако же на полках там стояли книги, которых в Ленинке в те годы не давали. Я попросился погулять внутри и там впервые в жизни подержал в руках двухтомник Шопенгауэра, томик Ларошфуко, жадно полистал двенадцатитомник Стефана Цвейга издания двадцатых годов (их было там четыре или пять комплектов).