Игорь Губерман - Книга странствий

Так бывший портной Саломон Штраус оказался одним из первых, кто пытался предупредить Советский Союз о неминуемой и скорой войне. Выйдя из консульства и отойдя на безопасное расстояние, он ощутил такой невероятный прилив счастья от выполнения партийного долга, что ещё много лет помнил это острое чувство.

Дальше было всякое и разное в его причудливой и неспокойной жизни. Отряд сформировали без него, а он закончил школу и был послан в город Винер-Нойштадт, где на авиационных заводах работало несколько тысяч пленных и перемещённых украинцев, белорусов, русских и поляков. Спустя год ариец Тимофеи Марко был уже освобождённым от работы официальным опекуном всех этих рабочих разных национальностей (а были ещё сербы, хорваты и другие). Он так и назывался - опекун, такая была должность по защите интересов этих свезенных сюда рабов, он мог просить и жаловаться от их имени. Сперва он был выдвинут на эту должность по желанию украинцев, а после потянулись остальные: у Тимофея Марко была репутация человека безупречно отзывчивого и неукротимого заступника. Немецкая администрация не возражала: Тимофей Марко знал несколько языков (немецким, в частности, уже владел свободно), был умён, энергичен, сообразителен, внушал доверие и оправдывал его. Теперь у Тимофея Марко было своё бюро, секретарша и помощники, право ездить по всем странам Третьего Рейха (включая саму Германию) и постоянный пропуск во все лагеря, откуда привозили рабочих. Однажды Тимофей Марко лично давал пояснения маршалу Герингу, когда тот приехал осматривать подопечное ему производство, и стоял, отвечая на вопросы, в густой толпе сопровождавших маршала высоких лиц и офицеров охраны.

Честно сказать, когда я впервые услышал историю Саломона Штрауса, я не поверил, что такое возможно. Выдумщик, подумал я, тоже мне Арон Мюнхгаузен. Среди евреев сочинителей хватает. После я увидел его книгу о приключениях тех лет, и не столько даже фотографии документов, приведенные в книге, сколько некий явственный запах безыскусной подлинности убедил меня, что я наткнулся на чудо, бывшее на самом деле.

Он, по счастью, оказался жив. Сидя в его квартире в Тель-Авиве и неторопливо расспрашивая спокойного худого старика (переводила с польского его жена, скрипачка филармонического оркестра), я перебирал, уже почти не всматриваясь, кипу разных удостоверений и документов, не поместившихся в книге, благодарственные и поздравительные письма тех, кто рядом с ним прошёл сквозь эти годы. А от его лаконичных рассказов жёсткая реальность того времени начинала распадаться и крошиться на ежедневные будничные детали быта и ситуаций, из которых человек этот неизменно выходил победителем, поскольку изначально был готов к самому худшему, но не уставал сопротивляться.

- Я потому и взялся после войны, - сказал мне Саломон Штраус, - за историю польских евреев-партизан, что весь мир знал, как мы безропотно погибали, а как мы воевали и как выстаивали - не знал никто. И вовсе не постыдная у нас история тех лет, ведь женщин и детей не убивали ни у какого народа, а что касается мужчин, то, как у всех людей, у нас героев, трусов и подонков было в той же пропорции.

После войны Саломон Штраус написал книгу "Польские евреи в лесах". Книгу эту запретила цензура, а вёрстка её была конфискована. Впрочем, до той поры мы дойдём чуть позже.

Тимофей Марко, видный и уважаемый работник авиазаводов в городе Винер-Нойштадте, взял однажды недельный отпуск и уехал в город Львов по каким-то личным делам. Поздний вечер следующего дня застал его в далёком пригороде Львова, где находилось еврейское гетто. Он разыскал адрес своей семьи, и смертельная опасность разоблачения не остановила его. В гетто были его братья и сестры, ещё живы были мать с отцом, в их убогом полуразвалившемся домишке было холодно, темно, и густо клубился страх. Он помог им с едой, оставил всё, что было у него с собой, и клятвенно пообещал скоро приехать снова.

Через месяц с небольшим он уже опять был во Львове. В портфеле у него лежало множество подлинных и поддельных документов. У него было разрешение на выезд всей семьи, он собирался их устроить где-нибудь неподалёку от себя и спрятать с помощью друзей, в которых был уверен.

Уже во Львове на вокзале он узнал, что гетто более не существует. В ресторане за соседним столом, неторопливо потягивая пиво, разговаривали местные полицейские: кто из евреев как себя вёл во время расстрела, что делали с молодыми еврейками, пытавшимися убежать или спрятаться, как ещё три дня шевелилась земля над оврагом, куда падали убитые. Произносились знакомые имена, угадывались знакомые люди.

Ночью Тимофей Марко жёг уже ненужные документы и разрешения. Ему очень хотелось заплакать, ему казалось, что тогда спадёт с души невыносимая тупая тяжесть. Заплакать не удавалось.

О подробностях того дня и ночи Саломон Штраус отказался со мной разговаривать. Он просто замолчал, глядя прямо перед собой куда-то в пространство, жена умоляюще посмотрела на меня, и я переменил тему расспросов.

В своё бюро Тимофей Марко вернулся через несколько дней такой же спокойный, улыбчивый, доброжелательный и быстрый в решениях. Под его опекой состояло несколько тысяч рабочих, сутки его были заняты до отказа, а ему ещё многое приходилось делать тайно.

Про то, как группа антифашистов скопировала планы подземного авиазавода в Рорбахе, можно было бы снять незаурядный приключенческий фильм. Жалко, прошла мода на такие фильмы. Только авторитетный даже среди гестаповцев, ежедневно появляющийся в сотне мест чиновник Тимофей Марко мог себе позволить однажды вечером заснуть от непомерной усталости прямо на стуле в одном из служебных кабинетов и оттого остаться на ночь в здании дирекции заводов. А ключ от сейфа он уже давно носил с собой, ловя удобный случай.

Спустя полгода Тимофей Марко лично отдавал эти планы генералу Родиону Малиновскому, командующему Вторым Украинским фронтом.

Когда в Польше много лет спустя вышла книга Саломона Штрауса о его жизни, то заканчивалась эта книга как раз тем, что советские войска входят в город Винер-Нойштадт. Не было там написано, что планы подземного авиазавода из рук в руки передавал генералу Малиновскому заключённый городской тюрьмы Тимофей Марко, фашистский прихвостень по определению следователя.

Ибо он был арестован, содержался в одиночной камере, и ночные допросы сильно изматывали его. Немецкий сотрудник крупного масштаба, оставшийся, несомненно, в целях шпионажа, он со дня на день ждал расстрела. Следователь не верил людям, приходившим свидетельствовать, что Тимофей Марко помог им выжить - они были донельзя скомпрометированы собственным пленом.