Игорь Губерман - Книга странствий

Я лично, на источники какого-нибудь мифа натыкаясь, более испытываю грусть, чем радость, потому что горестная мысль - "ах, люди, люди" делается от таких находок ещё более пронзительной. Мне как-то в Киеве показали деревянное пасхальное яйцо, расписанное искусно и в весьма личностной манере. Объяснив, что стоит оно дорого, ибо так разрисовывает яйца некий старик-отшельник. Он ни с кем из православного мира не общается, живёт укрыто, и никто, кроме привозчиков его искусства, никогда его не видел лично ни в России, ни на Украине. Это оказалось правдой, только чуть иного освещения. И год спустя в Нью-Йорке показали мне дом, где на шестом этаже одиноко проживает старый еврей, когда-то даже член Союза художников, который виртуозно и со страшной скоростью рисует эти яйца, за бесценок отдавая их лихим поставщикам, возящим их за океан совместно с мифом.

Когда разнёсся всюду слух, что не сегодня завтра будут детей выращивать в пробирках, то посыпались во все журналы письма-просьбы от обездоленных природой женщин. И вроде бы грех смеяться над бедой, но одно из таких писем я давно уже храню и в памяти, и в блокноте: "Если есть искусственные зародыши хорошего качества и проросшие, то нельзя ли их завезти в аптеки города Пензы?". Вообще в те стародавние уже года дивные письма приходили в журнал "Здоровье" - это, кстати, был один из невиннейших видов самиздата, и клочки из этих писем становились иногда летучими фразами нашего общения. Я до сих пор один такой обрывок с радостью при случае произношу: "Я себя чувствую, но плохо".

А вот, к примеру, проза, вполне достойная Зощенко: "Я страдаю половой слабостью по месту жительства".

Где собраны сейчас, пропали или нет высокие все эти образцы тогдашнего мышления нашего? Надеюсь, что их кто-нибудь собрал. И был я поражён, открыв когда-то россыпи не хуже, сделанные в камне - на могильных плитах и памятниках. Я уже писал об этом в книге "Пожилые записки", несколько из эпитафий тут я повторю. Ибо куда более, чем длинная статья по социальной психологии, о нас такая надпись говорит: "Спи спокойно, дорогой муж:, кандидат экономических наук!".

Известна уже века два эпитафия в стихах, кочующая по разным кладбищам:

Моя жена в могиле сей

-какой покой и мне, и ей!

Заказывают надписи, не думая обычно, как они прочтутся посторонними глазами:

"Ты ушла от нас так рано, дорогая мамочка! Благодарные дети".

"Какой светильник разума угас! От института низких температур".

"Защитникам города Старая Руса от немецко-фашистских захватчиков".

"Абрам Меерзон

Внезапно ушёл

от жены

от детей

от родственников".

В двадцатые годы кто-то собирал эпитафии, и время, отразившееся в них, уже звучит для нас высокой прозой:

"Упокой Господи обманутый Врангелем прах казака Семёна Кувалдина, вернувшегося в лоно Советской власти и во царствие Твоё".

"Здесь упокоен бывший раб божий, а теперь свободный божий гражданин Никита Зощенков 49 лет".

"В этой могиле неподвижно лежит тело орла боевого Ивана Кочеткова 28 лет. Мир его воинственному праху".

А в Александро-Невской Лавре в Питере такие эпитафии дышат совсем уж давним, невозвратно сплывшим временем:

"Майор ... В приватной жизни был неизъяснимо приятен".

"Здесь покоится прах портупей-юнкера Орлова-Денисова. Жизнь его прекратилась от чрезмерного прилежания к наукам и отличного к службе усердия...".

"Путеводитель и пилот - зачем оставил ты сирот?".

А современные - уже совсем иные:

"Дорогому мужу - от дорогой жены".

"От жены и Мосэнерго".

"Брату Моне от сестёр и братьев - на добрую память".

Тут у нас в Иерусалиме недавно умер один очень хороший человек, и незадолго до смерти он сам себе написал эпитафию. Теперь она высечена на его могильной плите:

Я вас любил,

и вы меня любили,

спасибо вам,

что вы меня похоронили.

И тут меня внезапно прихватила странная тоска, мне показалось вдруг, что я каким-то образом кладбищенский покой этих людей затронул и нарушил. Я это поздним вечером пишу, в такое время обостряется присущее нам всем мистическое чувство -словом, больше я цитировать не стану эпитафии, надёрганные мной за много лет из путешествий собственных, читательских записок, разных книг и переданные устно. И только напоследок расскажу о надписях на камне, неизвестных в мире почти никому, да к тому же ещё хранящихся под землёй. Имя покойника уже и без меня мусолится людьми почти сто лет, и он не похоронен даже - словом, я о мавзолее Ленина. В двадцать седьмом году, когда строили сегодняшнего вида мавзолей (взамен былого деревянного), в Мосстрое запросили для работы лучших каменщиков. Ими оказались молодые евреи, незадолго до того приехавшие в Москву хлопотать об отъезде в Палестину. А пока они работали, чтобы кормиться, и репутация у них была отменная. Они и делали фундамент Мавзолея. А республик в это время в молодой империи было - не помню, сколько точно, а вот присланных от них больших камней - было тринадцать. Чтобы положить их в основание этого великого сооружения эпохи. А собравшиеся на Святую землю молодые евреи, как-то своё участие отметить желая, на всех этих камнях выбили свои имена. На иврите, разумеется. По окончанию работы им позволили уехать, и один из них в своих воспоминаниях об этом случае позднее написал. А я сейчас об этом вспомнил как о важном аргументе в пользу перезахоронения Ильича. А то и мне немного неудобно.

Ах, люди, люди...

Парк культуры вечного отдыха

Всю жизнь я обожал, когда меня развлекали. И хотя сам с большой охотой несу в застолье всяческую чушь, но если попадается коллега-краснобай, я благодарно умолкаю, и не сыщешь на белом свете более отзывчивого слушателя. А если где-то мне известно какое-то развлекательное заведение, то посетить его - полное для меня счастье. В американском Диснейленде есть так называемый "Дом с привидениями" - там прямо в прихожей тебе вслед оборачивается мраморный древнегреческий бюст, а со стены портрет неведомого предка вдруг подмигивает одним глазом - свой восторг по этому поводу я буду помнить всю оставшуюся жизнь. А когда я там же плыл по маленькой подземной речке на специальной утлой лодочке, и с берега тянули ко мне руки изумительно одетые чучела пьяных пиратов, то душа моя пела и гуляла. Впереди меня слышались какие-то неясные крики ужаса и восторга, но вода и своды подземелья поглощали их, а вскоре к этому же повороту выплыл и я. Там на стене передо мной огромное явилось зеркало, и я увидел, что я в лодке не один: обхватывая мои плечи, тесно прижималось ко мне огромное зелёное чудовище из страшных детских снов -почти бесформенный комок ярко-зелёных водорослей, но с руками, обнимавшими меня. Как я кричал! И сколько было счастья в этом крике! Никакому горьковскому буревестнику не снился такой крик.