Виктор Широков - Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке
- Название:Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Виктор Широков - Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке краткое содержание
Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Обычно же я пользовался косой тропой, диагонально тянувшейся по холму с выходом прямо в заветную часть поселка. Нужно добавить, что на центральной улице, параллельной той, где стояла бабушкина избушка, третьим от угла был крепкий, на тот момент уже двухэтажный рубленый из ядреных бревен дом ("пятистенка") моего дяди Николая Григорьевича Устинова (он был младшим сыном от первого брака моего деда, овдовевшего довольно рано и женатого вторым браком на также вдове, любимой моей бабушке Василисе Матвеевне Романовой (в девичестве Подвинцевой), с одним из сыновей которого, моим одногодком Пашкой, я тогда дружил. Мы навещали друг друга в детстве не реже раза в неделю, оставались ночевать, играли во все мальчишечьи игры, причем я был заводилой, в прятки, лапту, футбол, "войну", городки, попа гоняло, чижик, позже в "пристеночек" и "чику" — на деньги, а не на жестяные кружочки крышек пивных бутылок, как позднейшая поросль, — в которой я, признаться, был зело удачлив и, несмотря на близорукость, ловко метал особенную свинцовую битку, хорошо бил по кону, нередко опустошая не такие уж и полные мальчишеские карманы, пока мои родители не застукали меня в разгар очередной крупной игры по Пашкиной же наводке и, дав выволочку, взяли слово не играть на деньги, которое я, как ни трудно держу до сих пор, делились нехитрыми секретами и случайными знаниями подростковой жизни тех лет, и все-таки были разными : я хорошо учился и шел по жизни впереди своего возраста, много читал и жил, в общем-то, белоручкой; а Пашка рос в многодетной семье (он был то ли седьмым, то ли восьмым, и после него тянулись ещё трое: умственно-отсталая Нина, Сергей и Сашок, недаром их мать Настасья Филипповна была награждена орденами и медалями, носила громкое тогда звание "Мать-героиня"), много работала по домашнему хозяйству, в огороде, который в отличие от нашего, интеллигентского — с яблонями и клубникой, был скопищем всего на свете: помидоры, огурцы, капуста, морковь, бобы, горох, естественно, картофель, кабачки, дыни, даже арбузы муляжными снарядами лежали на поле трудовой брани, да я ещё забыл про мак, к которому меня особенно тянуло (но мак отбивает память, предупреждали меня родные, не ешь его много, а как я жевал его сухие терпкие зерна, обожал булочки с маком, которые сейчас начисто вывелись), учился плохо, сидел в каждом классе по два-три года, причем в его семье это не считалось прегрешением, книжная страсть его миновала, но сейчас он — по слухам — не пропал, а наоборот преуспел и развернулся сначала в Воткинске, а потом в Крыму, где стал кем-то вроде купца первой гильдии, и если его отец, заводской рабочий, потом мастер в цеху, подрабатывал летом, сплавляя плоты по Каме и Чусовой, бревна для которых сам и заготавливал, то Павел Николаевич Устинов сейчас гонит уральский лес составами в Феодосию, Симферополь и Ялту, а в северные области — обратно — шлет теми же составами и рефрижераторами помидоры и орехи, фрукты и консервы, морские деликатесы, сменив попутно кучу "иномарок" (у него потомственные "золотые руки") и обзаведясь в Крыму целым хутором, где в центре фольварка возведен кирпичный особняк в три этажа с мансардой и витражными стеклами, который я сам, правда, не видел, но земля недаром слухом полнится, и родня тот слух бурно обсуждает.
Проходя по уличным зигзагам в тот весенний полувечер (было 4–5 часов пополудни, когда ещё не совсем темно, но и уже не светло, а колышутся студенистые сумерки, быстро густеющие голубовато-серовато-фиолетовым желатином, лакируя тем самым барахтающихся в водянистой сутеми прохожих), я встретил Павла с его сексапильной, как бы сейчас выразились, подругой (имя начисто забыл), тринадцати-четырнадцатилетней соседкой, с которой он, шестнадцатилетний, уже не стыдясь своих родителей, открыто жил (она же была сиротой и квартировала у своей дальней родственницы), а впоследствии на ней женился и, наверное, счастливо женат по сей день, и перебросившись какими-то малозначащими фразами, поспешил к бабушке все за той же картошкой.
Бабкина избёнка, одно слово, что считалась частным владением, а на самом деле выглядела чисто избушкой на курьих ножках из сказок и мультфильмов: за заурядной изгородью стоял домик-калека (бревна от солнца, дождя и, главное, плохого качества древесины вспучились диковинными наростами и были разодраны расщепами и щелями, словно по ним прошлись когти чудовищного зверя-великана, пакля торчала как космы десятилетиями нечесаной ведьмы, окна таращились старческими бельмами, а крыша, казалось, того и гляди, сползет набекрень; если же к избёнке подойти с тыла, то примыкающий к домику сарайчик, крытый заподлицо той же крышей из дранки, что и вся изба, представлял жалкое зрелище — вся его задняя часть была не бревенчатая и даже не брусчатая, а просто кое-как закрыта корьем, (снятой с бревен корой, уже не полукруглой, а частично распрямленной и уплощенной, но легко раздвигаемой упорными руками, разламываемой и т. д. и т. п.). Мы с Пашкой как-то, раздвинув корье, залезли к бабке в сарай, и выгребли всю пустую посуду (в основном, винные бутылки), и сдали их в приемный пункт, чтобы на вырученные копейки очередной раз сыграть в "чику".
Что-то я так и не приблизился к полутрагической развязке первой истории, увлёкся ретардацией (читатель, смотри словарь) и почти с головой ушел в другое время, в другое место, где был по-своему счастлив и несчастлив одновременно.
Итак, в тот весенний вечер корзина была вровень с краями наполнена отборной картошкой, хранившейся в глубокой "яме" в огороде (в подполе она быстрее дрябла и прорастала), я смёл все скромные бабкины угощения, взял с собой нехитрые гостинцы для родителей и сестры (пирожки с капустой, пирожки с рисом, луком и крутым яйцом и, конечно, шаньги, это картофельные ватрушки, если кто не знает) и почапал назад, на автобус.
И тут-то на пересечении с Пашкиной улицей меня остановила ватага таких же подростков, как и я, среди которых снова был мой двоюродный брат со своей аппетитной подругой. Смысл тогдашнего разговора не помню, выяснения счетов не было, но царило магнитное поле озлобленности, заставившее меня насторожиться, тут же распрощаться и двинуться к спуску с холма. Павел с подругой (Света её звали, вспомнил все-таки, точно Светка, и была она не блондинкой, как можно предположить по эмоциональной окраске имени, а жгучей брюнеткой) пошел в свою сторону, и это, как оказалось, было началом нашего окончательного расхождения. Спустя несколько дней я выяснил. что он знал , что меня могут убить и ничего не сделал не только для моего спасения, но даже не предупредил, не намекнул мне на серьезность грядущей опасности. Его тоже можно понять задним числом, он был тутошний, свой , ему предстояло ещё долго жить на той же улице, встречаясь ежедневно и ежевечерне с теми же ребятами, а я, двоюродный брат, сводный кузен, был жителем другого поселка, т. е. почти инопланетянином.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: