Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа (Книга 1)

— Мехти! Тундж! Вели!.. Исмаил!.. Времени прошло уже немало.

Солдаты, убрав из камышей раненых и убитых в перестрелке, двинулись было в погоню, но не тут-то было, гачагов и след простыл…

Гачаги далеко оторвались от них. Уже можно и перевести дух. Засветло добрались до Сараллы-Софулу. И там — свои люди. Встретили-приветили, баранов круторогих в честь приезда зарезали, огонь развели. Гачаги, усталые и голодные, наелись досыта, повеселели.

А уже летели депеши по всему уезду, по губерниям, — отряд Гачага Наби перешел через границу. Официальные власти честили персидских сарбазов, снова проворонивших разбойников, винили их в понесенных потерях. А то ведь не шутка — перейти в половодье Араке, да еще кое-кого уложить из стражи, а у самих никакого урона. Верно, тут не обошлись без всевышнего и всемилосердного. Аллахом, должно быть, и ниспослан в юдоль скорбей Гачаг Наби, чтобы отомстить кровопийцам-мучителям, чтобы казенной власти дать по рукам. Ну, пусть не сживет со свету все зло и беды, так хоть время от времени огнем их будет жечь, о каре небесной и страхе перед творцом напомнит!

После привала в Сараллы-Софулу отряд двинулся через лесистую пойму в горы, за пограничный Кафан.

А там — передохнули, переночевали в доме Аллахверди, затерявшемся в глухом лесу, у того самого Аллахверди, что теперь передачу в каземат для Хаджар приносил. Дальше путь лежал к эйлагам Салварты, а там скотоводы "терекеме", узнав, какие гости к ним пожаловали, устроили празднество… Взвились звуки зурны-балабана [21] 21 Балабан — народный духовой музыкальный инструмент, обычно сопровождающий зурну. до самых белых облаков, и облака тронулись, стаей поплыли в танце. И полились песни во славу Наби и Хаджар, и разгорелось веселье. Взялись за руки удальцы-молодцы, в хороводе — яллы заплясали, закружились. И наездники лихие пустили коней во весь опор: кто кого обскачет. Летят по зеленому лугу, и первая — Хаджар. И возгордился Наби за свою подругу удалую, залюбовался, не мог удержаться от восторга во всеуслышание, хотя и обычай не велит прилюдно хвалить жену: "Ай да Хаджар, ай да молодец!" Нарадоваться не может. А больше всех девушки рады — вот какая у нас Хаджар, мужчин за пояс заткнула, всех ловчее, всех смелее, загорелись прямо! И сами — в седло, а ну давай, удальцы, потягаемся…

Да, не мог унять Наби — на миру, на пиру — гордости своей за боевую подругу, спутницу жизни, хоть уже и косились на него аксакалы: что ты, мол, никак не нахвалишься, негоже мужчине… Но что поделать, как не восхищаться этой красой несказанной, этой неженской удалью. Глаз не оторвешь, все этой женщине природой отпущено, все в ней совершенно и безупречно… Даром, что гачаг, — загляденье одно, любо-дорого смотреть. И молодые девушки любуются во все глаза — нам бы такую красоту и отвагу… А Хаджар разгорячилась, щеки зарделись, похорошела еще больше, глаза пылают. И этот огонь обжигал-опалял Наби…

… Темно в камере, мрачно, жестко и холодно на рогоже сидеть, а перед глазами — далекий эйлаг и веселое гулянье. В разгар веселья, вспоминает Хаджар, вдруг гачаг прискакал на взмыленном коне.

— Наби, собирай людей, беда! — кричит. — Войско внизу, тьма целая войска!

Прервалось веселье.

Наби подал знак своим людям. В мгновение ока все были в седле. Взбили копыта траву, взмыли гачаги, летят — не догнать, в горы. За скалистым перевалом Наби осадил коня, спешился, Хаджар подъехала:

— Что ты надумал, Наби?

— Тут и закрепимся. В скалах. Выманим войска на эту вот крутизну и…

Хаджар белозубо улыбнулась, а в глазах тревога:

— А может, не надо? Как Кёроглу учил?

Лицо Наби вспыхнуло, погасла улыбка Он крепко сжал ее запястье.

— Нет, Хаджар, на сей раз Гачаг Наби по-своему должен решить. Своим умом! Как ни крути-верти, а ударить надо. Грудь в грудь, лицом к лицу. А за меня не тревожься. Пусть только сунутся, я их из этой винтовки по одному переклюю!

— Эх, Наби, зря ты распалился, — журила Хаджар. — А патроны расстреляешь что тогда?

— Вот патронташ! Вот еще хурджин — полтыщи штук. Пусть зангезурцы полюбуются, как Наби из айналы бьет!

Хаджар покачала головой, хорохоришься, мол, — с улыбкой ласковой вразумить пытается:

— Что ж, думаешь, по пуле — на каждого?

— Это накладно будет. На пару конных — по патрону.

— А на пеших?

— Тратиться не буду. Пощажу.

— Я останусь с тобой!

— Ты уходи к нашим — вот по этой тропе. Цепью рассыпаться надо по гребню.

— Не уйду! — отрезала Хаджар, соскочила с гнедого и — за Наби. За скалистым выступом затаилась. — Ты с той стороны, а я — с этой. Если уж биться, то сообща. — Опять улыбнулась. — Поглядим еще, кто их больше уложит.

Наби видел, ее не отговорить. Отвел Бозата в укрытие между скалами, привязал к островерхому валуну, узду закинул на луку седла, снял тяжеленный хурджин, крепко-накрепко притороченный к седлу, и поделил поровну патроны с ней. И у обоих винтовки — айналы! И едва они приладились, изготовились к бою, как показались передние конники врага, скачут по склону.

Наби прильнул грудью к покатому валуну и повернулся к Хаджар, поодаль замершей за плоской скалой.

— Что прикажешь, голубка моя?

— Начнем!

— Тогда — гляди!

Молодецкий клич опередил грохот выстрела. В рядах врагов — замешательство. И началось! Метко бьет Наби, Хаджар — не отстает. И остальные поближе к ним подались. Градом летят пули — снизу — по гачагам, сверху — по наступающим. Даже пушки подкатили — скалы содрогнулись, раскалываются, глыбы вниз громыхают по крутым стремнинам горы Арафиса… Дым и пыль взметнулись, пороховая гарь заволокла небо, затмила солнце. Грянул бой. Изрядно потрепали тогда гачаги ряды царских войск. Многие полегли у подножья горы. И вот уже неприятель пошел на попятный, повернул назад. Выстояли!

Наби, ликуя, смотрел в бинокль на отступающих и громовым голосом крикнул вдогонку:

— Ступайте, ступайте! Скажите вашему падишаху, что Наби вызывает его самого на бой!

Куда там — никто и не оглянулся.

А Гачаг уже готов ринуться в погоню.

— Стой, Наби! — остановил его повелительно тревожный окрик Хаджар.

Наби оглянулся.

— Вернись назад! — повторила Хаджар. Наби одумался, вернулся в свой каменный окоп, усеянный стреляными гильзами, пропахший пороховым дымом.

Отряд двинулся дальше в горы, в сторону Ганлы-гёля — "кровавого озера", переменив арену боевых действий.

А там, в нахичеванских краях, прослышав весть о появлении гачагов, куда-то смылись есаулы, и приехавшие в горы обиралы — сборщики. И снова в честь славного боя на Арафисе зазвучала зурна, загремели барабаны — давулы и полились песни величальные. И угощали гачагов, как подобает, костры развели из дубовых дров, что привозили из дальних лесов на лошадях. И эхом отозвались песни в горах окрест Ганлы-гёля…