Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа (Книга 1)

Но ведь найдутся и такие, которые все истолкуют, все поймут, как есть. И действительно, уже среди споров и кривотолков проглядывала правда.

И у этой правды были убежденные приверженцы, доказывавшие, что вся эта история связана с "Орлицей" что, как по всей империи, так и здесь, закипает волна ропота и гнева против "царя-батюшки", против его прихвостней. Даром, что ли, бомбу швырнули в царя — и где? — в самом Петербурге! В самой России были и есть отчаянные смельчаки! И теперь есть такие сорвиголовы, которые непрочь "угостить" царя свинцом. Вот и наш Дато заодно с ними… У нас тут абреки, и у них — в Петербурге — свои "абреки".

Рассуждавшие таким образом тоже не могли обойтись без вымысла. По слухам, говорили они, Дато, переодевшись пастухом убогим, с палкой кизиловой в руке, хаживал в горы, к самому Наби похаживал, совет держал, как сообща служивых бить. Даже, вместе через Араке переплыли, мироедов таможних потрепали, а Дато прозвище дали — Гюрджи-оглы, что означает "Сын грузина"… Кто, как не Дато, мог тут, в Тифлисе, о гачагах молву пустить, кто, как не он, мог еще открытки с "Орлицей" сработать… Дато, видать, и есть наш главный абрек, и никто ему не указ, чихать ему на власть. Иначе зачем было двинуть такую силу против него? Куру с обоих берегов оцепить? По тифлисским улицам носиться, посты расставлять чуть ли не на каждом углу?..

А над Тифлисом, и вправду, парили орлы, кружили…

Главноуправляющий в невеселых размышлениях взглянув в окно, заметил высоко в небе величавых птиц — и нахмурился — принесла нелегкая…

"Пальнуть бы по ним, хоть из пушки" — подумал в сердцах его превосходительство.

Увы, это было бы нелепостью.

Видел орлов и Дато сквозь проем на крыше погребка. Видел — и радовался их вольному полету, воодушевлялся надеждой.

Они господствовали в небе.

Они вольно реяли над удивляющимся городом, гордые обитатели кавказского неба, крылатые небожители, ангелы свободы!

Набожные старики вздыхали: знать, прогневался господь бог на рабов божьих, небесных вестников послал…

Пристальный взгляд различил бы две противоборствующие стороны в империи. На виду — регулярные императорские полки, воинство главноуправляющего, жандармы, полиция, ищейки…

А в недрах, в глубине — угнетенные и обездоленные люди, порабощенные народы, отважные бунтари. Верно, что самовластье пока было куда сильнее, в тысячу раз сильнее… Но если ряды низов, разрозненные дружины борцов еще не могли обозначить единый сплоченный фронт, то это сплочение угадывалось в будущем.

И если силы царя неотвратимо шли к еще невидимому печальному закату, то вторые, подспудные силы упорно продвигались к медленно встающей солнечной заре завтрашнего дня… И на еще сумрачном, подернутом тучами горизонте уже пробивались первые лучи этой желанной и долгожданной зари…

И отважные вольнодумцы, подвижники и тираноборцы всем сердцем верили, что власть тьмы не может длиться вечно на свете:

Они жили пророческим предчувствием, что начало двадцатого столетия сулит "неслыханные перемены, невиданные мятежи". И в итоге будет нанесен сокрушительный удар по власти тьмы, царившей на протяжении долгих веков!

Дато был одним из тех, оступавшихся, заблудшихся, но совестливых граждан империи, которых предгрозье заставило выпрямиться и прозреть.

Он предпочел ошейнику сатрапа стезю борца. В руке его был только пистолет, но за ним стояли незримые полки.

Он ждал часа.

Приказ главноуправляющего: "Взять живым!"

Прозвучала команда.

Голубые мундиры, серые шинели двинулись вперед. Что могли поделать сочувствовавшие Дато? Все попытки помочь были обречены.

Не было у них оружия, не было ничего, кроме гнева и ненависти к этой прогнившей власти.

Дато дрался как лев.

Узкое окно превратилось в бойницу.

Он уложил выстрелами пару сыщиков в гороховых пальто. Котелки покатились по склону горы. Двинулись цепью жандармы. И их настигли меткие пули. Один из них, раненый, взвыл от боли. Другой уполз за валун, волоча раздробленную ногу. Вскоре из-за кустов тамариска показалась круглая фуражка без козырька: жандарм.

В подземелье — тихо. Дато нажал на курок. Щелкнуло. И все. Пули израсходованы.

Метнулся к дальнему углу — оттуда лестница круто спускалась к обрыву над Курой.

Но в щель разглядел: штыки.

Он был в капкане.

— Эй, шкура, сдавайся! — взвился где-то близко гнусавый крик.

— Сдавайся, Сандро! Все выходите! Кто добровольно сложит оружие — тому именем его императорского величества будет смягчено наказание! Кто будет упорствовать — пусть пеняет на себя. Пощады не будет! Даем минуту на размышление! Не образумитесь:- ваш "бастион" сровняем с землей!

Ну что ж… Выйти? Сдаться на милость победителя? Как бы не так! Он выйдет, но не как побежденный…

Держись, Дато! Выше голову! — Казалось, его голос множился, отзываясь эхом, и теперь он слушал ' хор голосов, и это были голоса Наби и Хаджар, это были голоса Гоги и Тамары…

Крышку погреба подняли — внутрь хлынул свет. Хриплый крик:

— Эй, кто там! Выходи!

Жандармы увидели коренастого плечистого человека с лихорадочно горящими глазами.

Навалились.

Кинулись связывать руки, Дато рванулся, раскидал нападавших.

Пришлось изрядно потрудиться жандармам, прежде чем им удалось справиться с бывшим сотрудником канцелярии его превосходительства…

Наконец, связанного, его повели, под усиленным конвоем, по узким кривым улочкам глухой окраины, под сочувствующими, печальными, изумленными взглядами жителей, наблюдавших за этой сценой, затем втолкнули в карету, на запятках стали жандармы, и в сопровождении конных казаков карета прогромыхала по булыжным мостовым, проехала по мосту над Курой, и вскоре остановилась перед двухэтажным зданием канцелярии, расположенной рядом с церковью и гимназией.

Главноуправляющему было доложено о поимке "опасного преступника".

— В арестантскую! Сам допрошу!

Слуги царя были довольны.

Но по глухим тифлисским улочкам, по укром, ным уголкам города уже летела весть о Дато.

Орлы в тифлисском небе продолжали описывать круги, поднимались все выше и выше, и закатные лучи солнца обагряли их могучие крылья.

Смеркалось. На улицах зажгли газовые фонари.

Наместник допоздна задержался в канцелярии.

Устав от волнений дня, он опустился в кресло и обхватил ладонями отяжелевшую голову. Его не покидало ощущение чрезмерности усилий, предпринятых в отношении слежки и поимки подозрительного агента.