Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа (Книга 1)

Гачаг Наби принимал в расчет эти крутые обстоятельства, которые могли бы стать еще более суровыми и жестокими. Он не пренебрегал реальностью, не решал с кондачка, не уповал на везение. В любой переделке его не покидал трезвый и хладнокровный расчет. А за решением следовали молниеносные действия, часто неожиданные, непредвиденные врагами.

Бывало, что обманутые враги5 продолжали обстреливать, штурмовать позиции, давно уже покинутые гачагами.

Прокатывалось, глядишь "ура", град пуль обрушивался на скалы и кручи, а оттуда — ни звука, ни выстрела. Попав впросак, наступающие запоздало осознавали свою ошибку. Командирам приходилось отдуваться перед начальством. Да ведь и как в реляции напишешь, что атаковал превосходящими силами, а остался в дураках, с мертвыми камнями воевал, патроны впустую расходовал, летел сломя голову по кручам… по скалам… да еще и кое-кого из беков, есаулов или старшин не досчитался или в лазарет пришлось отправить столько-то перекалеченных, сорвавшихся в пропасти и ущелья…

Да, случалось, и такие штуки откалывал Гачаг Наби с царскими солдатами и бекскими холуями… То-то была потеха, можно было и вдоволь посмеяться над незадачливыми карателями-гонителями.

Хаджар, бывало, поглядит-поглядит на хохочущих друзей и одернет:

— Ну, будет животы надрывать! Гачагу много смеяться негоже!

— Почему, Хаджар-баджи: — любопытствовал кто-нибудь из гачагов поязыкастее, посмелее. — Что ж такого, если гачаг посмеется от души, если врагов за нос водил?

— Так и до беды недолго! — строго отвечала предводительница, грозя пальцем шутнику. — Нечего зубы скалить. Нас — горстка. А им — числа несть. Бей — не перебьешь. То-то и не забывайтесь.

Балагур не сдавался:

— Чем больше ихних — тем больше и уложим.

Сам Гачаг Наби в таких случаях не решался перечить Хаджар.

Понимал: дело говорит. Сколько бы врагов ни перебили, как бы их ни водили за нос, а обольщаться не надо.

И потому он отмалчивался, когда Хаджар выговаривала не в меру развеселившимся товарищам. А находчивость, сноровку, отвагу в них ценил. Скорбел по погибшим, павшим в боях. Хоронили их в недоступных местах, на крутых склонах со всеми подобающими почестями. Склонял вожак голову перед свежевырытой могилой, клялся отомстить за каждую каплю праведной крови!

Но утешением было то, что, услышав о гибели кого-нибудь из гачагов, являлись добровольцы из окрестных сел…

Проверял вожак, выпытывал, кто таков, откуда родом-племенем, и с ружьем как обращается, и в седле как держится.

Приглянулся — воюй. А на нет и суда нет, отказывать — отказывал, но не обижал. Добрым словом провожал, ступай, мол, с миром, к семье, к домашнему очагу, спасибо за рвенье. И там, дома, сослужишь службу нам, без дела не останешься, а что требуется — узнаешь в свой черед, когда пробьет час, постоишь за нас…

Какой ни есть гачаг, но сила его в бою и в походе в родном народе. А там, чтобы всем миром громить и беков, и ханов, и прочим урок преподать.

И с такою опорой отряд удальцов гачагов стал бы народной дружиной, ратью неисчислимой. "Но Гачаг Наби придерживался своего, — не хотел, чтоб отряд непомерно разрастался, словно рыхлое тесто. Для него было вернее умножать число сторонников в народе, надежных, отважных людей. "Большой отряд — большие заботы", — рассуждал он и принимал в дружину только самых лучших.

Никакие удары и утраты не сломили бы его, убили бы брата родного — он бы скрыл от врагов кровоточащую рану свою, но уязвленную честь не упрячешь, не утаишь… И потому на заточение подруги он смотрел как на тягчайшую беду. И хоть имя и слава Хаджар продолжали воодушевлять бойцов, хоть росло число сторонников отряда не по дням, а по часам, хоть крепко доставалось от Наби вражьей стороне, но росло соответственно и противодействие властей, их злоба и жестокость.

И главноначальствующий в Тифлисе, подхлестываемый сердитыми внушениями царя, проглатывавший горькие пилюли, письменные и телеграфные, точил зубы на гачагов, готовился к решающим действиям.

Ощетинилась гёрусская крепость.

По тракту военные команды, обозы потянулись.

Да еще жила коварная надежда, что Гачаг Наби, поняв бесполезность попыток прорваться и сокрушить такой заслон, в конце концов не выдержит этой муки: чтобы его подругу, его честь в тюрьме держали. Сам, глядишь, объявится, придет в присутствие с повинной головой, бросит к ногам винтовку-айналы, швырнет на пол и кинжал лезгинский, и выдавит из себя, побежденный: "Все! Отвоевался я! Отпустите Хаджар и казните меня!"

Из тревожных сообщений Аллахверди и Томаса он узнал, и о слухах, ходивших в народе: дескать, царь распорядился заманить Наби в ловушку, перебить весь отряд до единого, а тех людей, что по окрестным горам расположились, разогнать и рассеять одним махом, погасить костры-очаги раз и навсегда!

Крепко задумался Наби.

Поглядел на поляну с пожухлой травой, где пасся Бозат, то и дело навострявший уши, стиснул в руках винтовку, поправил кинжал на боку.

— Что делать, как теперь быть? — проговорил он вслух, то ли спрашивая, то ли размышляя про себя.

Аллахверди поглядел пристально:

— Известно, как, выручать Хаджар.

— Мы и хотели с самого начала. А она, видишь ли, сама вздумала, сокрушенно вздохнул Гачаг Наби. — Теперь одна надежда — на подкоп.

— А если она там на камень напорется? — вставил Томас.

— Снаружи будем рыть.

— Туда не подступишься.

— Из-под тракта начнем, — после раздумья решил Наби, — С верховий реки… И хорошо бы прямо из жилья надежного человека…

Томас поправил кинжал в ножнах под чохой, — сам выковал этот кинжал, в своей кузне. Правда, теперь-то у гачагов он, прятать оружие незачем.

— В том-то и дело, — сказал Томас раздумчиво, продолжая разговор о подкопе. — Домишко вблизи от каземата можно подыскать. А вот подходящего хозяина… чтоб язык за зубами держал.

— Найдется, — уверенно проговорил Наби.

— А что бы такое для отвода глаз придумать?

— Пусть хозяин всем говорит, дескать, яму под закром копает.

— Значит, из ямы — лаз под рекой пройдет? — прикидывал Томас, — одному тут, пожалуй, не управиться.

— Пришлем людей на подмогу.

— Как бы не пронюхали… — шумно вздохнул Томас. — А то — беда. И хозяину несдобровать.

— Копать — по ночам, — предложил Гачаг. — А выбранную землю мешками наверх, и — ссыпать в реку.

— Дельно говоришь, Наби! — воодушевленно поддержал Аллахверди.

Наби потупился.

— Эх… с тех пор, как этот узелок завязался, я вроде сам в каземате сижу… Сколько тут вот, в скалах, судил-рядил, думал-гадал… Как ни крути, а ей без нашей помощи не вырваться.

Не раз попадал Наби в переделки, не раз выпутывался из них, умел найти выход. А тут дело — ох как непростое. Выбрать надежный дом, провести подкоп, да чтоб никто ничего на учуял. Ошибешься в человеке, сболтнет лишнее, или соседи донесут — пиши пропало…