Иван Шмелев - Пути небесные. Том 2

— Co-рок пудов! воскликнул Мухомор, — Всякого семени-зерна. Да они нам с лихвой отплачивают, чистят дерева во как! Всех этих мух окаянных, заразу эту… без них бы всему погибель!..

Он сорвал свой «гриб» и хлестнул по балахону в исступлении.

— Берегитесь, страшитесь проклятых мух!.. — завопил он, выкатив в ужасе глаза. — Это чума, холера, гнусная нечисть окаянная… чтоб им издохнуть! черт их нам припустил!.. опыты изобретаю, замучили, окаянные!.. Уу-у, про-клять!.. на каждом волоске тифозная горячка… тыщи миллионов безвинных человеков пропадают от такого ничтожества!.. В газеты подавал, а те на смех: «Ставьте мухоловки!» Погубят они нас, страшные сны мне снятся… у-у, гнусы!..

На изможденном лице его был ужас, катился пот. Алеша катался по траве от хохота. Не выдержала и Дарннька. Мухомор даже растерялся.

— Голубчик, успокойтесь… — сказала она, — я тоже не люблю мух. В церкви молятся даже — избавить от гнуса. Всегда молятся. Если муха попадет в сосуд, его очищают молитвой, такая молитва есть… окропляют святой водой.

— Молитва?.. есть молитва?!.. — воскликнул Мухомор. — От мух?!.. Эт-то вот замечательно. Не знал… Значит, и в церкви опасаются?..

— Да обо всем молятся! Вода осквернилась чем, овечка ли родилась, новое жилище построили, первые плоды вкушают… все освящается молитвой, на все призывается Божне благословение. Вот новую вы яблоньку посадили… — всегда православные молятся, хоть в сердце. Как это хорошо, памятуют о Господе, все сотворшем… и человека, и яблоньку. Ведь все на радость человекам, и Церковь разделяет со всеми эту радость и молится о всех и за вся…

Она разгасилась от возбуждения. Мухомор слушал как зачарованный. Восторг был в глазах Алеши.

— Как вы говорите… — сказал он тихо.

— Не знал!.. — крикнул Мухомор, осматриваясь растерянно. — Не знал! Ведь это… самая фи…лозо-фическая правда! За всех и про все!

— «О всех и за вся». Разве вы не слыхали? Каждый день, в обедню, во всех храмах… возносят молитву — песнь — «о всех и за вся»: «Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи…»

— Не знал, не слыхал! И никто мне про это не сказал, из самых даже мудрых ученых!.. Это я запишу… такая мысль высокая!.. — шарил он тетрадку в балахоне. — Чего вы мне, барыня, сказали!.. Будто и во мне… я свои молитвы сочинял, как вот сюда дойдет… — и он уныло махнул рукой.

— Зачем же сочинять, все же есть!.. — воскликнула Даринька. — Молитвы… Ах, какие молитвы есть… не знаете вы. Вы, бедный, ничего не знаете. У нас в Страстном… — она остановилась и, тряхнув головой, будто решила что-то, мешавшее, сказала:- Я раньше в монастыре была, белицей… Там была очень ученая монахиня, знатного рода, матушка Мелитина. Она училась на ученых курсах и все знала. Все травки, все цветочки знала… и была святой красоты! Белицы говорили, что ее жених был убит на войне и она ушла в монастырь. Она часто звала меня, баловала, учила на фисгармонии… Чудесно она играла на фисгармонии!.. В покоях у ней было много книг, и несвященные были даже, и мне давала читать, хорошие, чистые… и где самые возвышенные молитвы. Ах, какие молитвы есть!.. И говорила, что самые духовные молитвы написали славопевцы, псалмопевцы… помню, говорила — «как знаменитый Пушкин». И вот, даино, один знаменитый псалмопевец… злой царь велел отсечь ему руку, а рука приросла, звали его Иоанн Дамаскин. Его молитвы и теперь поются в церкви…

— Не знал! — воскликнул Мухомор. — Поэт Пушкин молитвы сочинял?! И все древние сочинители… то-же?.. И никто мне… вы первая мне открыли. Вот не знал, и никто мне… Спать в шалаше по ночам не мог… все хотел выразить из себя, как хорошо!.. яблоньки цветут, а там звезды мигают… и петь хочется, и плакать, до чего хорошо!..

— Это вам молиться хочется! как сказано — «от избытка сердца уста глаголят». И звезды поют, и моря, и горы поют, и бездны отзываются… все славят Того, Кто сотворил все. Об этом поется в зачале всенощного бдения: «Вся премудростию сотворил еси…» Вы читали Псалмы?

— Псалмы?.. какие псалмы? — спросил Мухомор. — Там про это?..

— Там про все! Там «бездна духовная», матушка Мелитина говорила. «Дарочка… — говорила, — только сердцем можно познать Господа. Молитва, песнопения, духовная музыка умягчают душу и открывают пути к Нему».

— Ах, как вы говорите… это ангел поет, ангел!.. — возопил Мухомор. — Сколько мне духу придаете!.. как все проникнуто!.. А там самые ученые мне не говорили, в Петровской академии!.. почему это, а?!..

— Это вы поставили чудесные колокольчики? я никогда таких не видала.

— Глоксинии? Покойная Ольга Константиновна обожала их. В полной силе теперь, я их и выставил. Вам нравятся?..

— Это же райские цветы! Будто они поют… дремлют и тихо-тихо позванивают, будто… я слышала…

— Слышали?..

— Сердцем слышала. Вы чувствовали когда, как цветы… шепчутся будто когда очень тихо?.. будто это тишина поет… будто она живая?..

— Яблони когда цветут! — воскликнул Мухомор. — Уж спят все, а еще заря, все птички спят… тишина-а… И вот, слышу раз, цвет-то яблонный, молочко розовое… чу-уть будто поигрывает, шелесток такой, чу-уть с подзвоном! Прямо обомлел. Живое будто свой голос подает… во мне-то, слышу, поет!.. Сказал доктору Ловцову, а он мне- «в ухе у тебя звенело». Я ему сказал: я знаю, когда в ухе, а это внутри!..

— Когда большая радость… радость это поет. Я слышала сегодня утром на овсяном поле. Жаворонки пели, и будто овсы… тоже пели. Пришла, и колокольчики ваши… играют, слышу…

Она чувствовала себя на крыльях, спешила увидеть все. Мухомор был в мыслях. Алеша молчал. Она спросила его, почему он опять молчит, — устал показывать?

— Я?! — будто проснулся он. — На вас молиться можно… — смущенно сказал он тихо и опустил глаза.

— А вон, за сиреньками, — показал Мухомор, — Ольга Константиновна церковный сад устроила…

Даринька хотела спросить про «церковный сад», но ее отвлекла сиреневая заросль. Не только заросль, а высившаяся над ней рябина, завешенная гроздями. Толкнулось сердце в испуге, и она остановилась перед сомкнутыми сиренями.

Эта рябина над сиренями напомнила ей московский сад, то место, где недавно простилась она с Димой. Было совсем как там. Она вспомнила большую клумбу, засаженную маргаритками. Она выкапывала тогда в лоточек маргаритки, и вот, белея в деревьях кителем, нежданно явился Дима проститься с ней. Теперь, увидав рябину, она почувствовала тоску и боль. Не темная была тоска эта, и боль — не больная боль, а светлая тоска и боль-грусть.

— Совсем как тогда!.. — невольно воскликнула она, — там… клумба, в маргаритках…

— Маргаритки?.. — крикнул удивленный Мухомор. — Сейчас увидите маргаритки!..

Он шарахнулся, разодрал и примял сирень, и она увидала большую клумбу, покрытую маргаритками, и лавочку, как и там.