Владимир Гусаров - Мой папа убил Михоэлса

В середине мая, после долгого отсутствия, мы вернулись в родную столицу, и всю труппу вызвали на Петровку 38 (когда-то вмещавшую все жандармские ведомства России). Каждого по отдельности расспрашивали, какие я вел разговоры, и потом брали подписку о неразглашении. Затем каждый, как мог, "не разглашал". Директор Виктор Краснорядцев, весьма трусливый и чувствительный к табели о рангах человечек, чуть ли не со слезами на глазах умолял меня уволиться и уехать из Москвы насовсем. Все предлагал мне "вслушаться в подтекст его слов". Последним в том, что его вызывали, признался мой собутыльник Рыжков. Сказал, что про журна-листа какого-то спрашивали (сечешь?). Мы с журналистом А. писали письма и посылали бандеро-ли "американскому шпиону" Репникову. Органы пытались разгадать наш сатанинский замысел. Пришлось уйти и из Литературного театра.

Больше двух месяцев я был без работы, затем получил открытку от И. Н. Русинова и месяц ездил с кукольным театром Гайдаманского. По сравнению с Гайдаманским Бессеменов Горького чистый король Лир, такого отвратительного выжиги и жмота я, пожалуй, никогда не встречал. (Просматривая дневник, почти ничего не нахожу об этом месяце.)

Встреча с труппой Гайдаманского ознаменовалась знакомством с тремя куклами, вытащившими у меня из письменного стола пятьдесят рублей и больше не показывавшимися. Мне понрави-лось, с каким цинизмом эти молодые девки рассказывали о своих похождениях, захотелось пополнить жизненный опыт - не уверен, что он стоил пятидесяти рублей.

Одну из них звали Раей, она работала парикмахером, Светлана тоже работала, поваром, третья, Таня, легальной профессии не имела, но жила с весьма благополучными родителями. Шоферов такси они называли "шеф", клиента "фраер". Такси возило их по кругу, пока страсть клиента не удовлетворится, а карман не похудеет. С особым удовольствием они рассказывали о тех случаях, когда удавалось выманить деньги раньше и, оставив "фраера" в самом нелепом положении, смыться. После знакомства со мной они тоже, верно, рассказывали, какой дурак попался (хотя брюк я не снимал, просто заснул пьяный). Поначалу я со зла заявил о краже в милицию, но там явно заинтересовались не девицами, а мной, так что я решил больше блюстителей порядка не беспокоить.

Эротического голода я не испытывал, поскольку бывшая жена меня не забывала, ей нравилось, что я всегда к ее услугам (хоть и жалуюсь на усталость и слабость). Были у меня и еще женщины - машинистка и пионервожатая (в дальнейшем сделавшаяся преподавателем марксизма). Правды ради должен сказать, что пионервожатая была поскромней остальных, хотя тоже участвовала один раз в "обмене", или, как говорит Эда, в "перекрестном опылении". Но мне кажется, что и тогда она это делала без большой охоты, а теперь она замужем и вряд ли тяготеет к подобным развлечениям.

С театром Гайдаманского я попал в Калмыкию - сушь, пыль, воды нет, зато насекомых много - в гостинице села Советское (Сухота) хозяйка уничтожала у дочки гнид: "Завтра ей в школу".

В магазине слипшиеся конфеты, пряники, плиточный калмыцкий чай. В книжном магазине - "Скажи смерти нет!" и объявление: "Тетради отпускаются только организованно". Попросил у библиотекаря "Литгазету", она протянула мне "Советскую культуру", я стал ей объяснять, что это не одно и то же, а потом подумал, что, в сущности, она права. В библиотеке сидели какие-то очень неестественные девочки с модными прическами и в узких брючках, просматривали позапрошло-годний "Экран".

Первого января шестьдесят четвертого года меня пьяного затащили в милицию и ограбили. Я умолял дать мне хоть что-нибудь, какую-нибудь одежду, чувствовал, что получу воспаление легких. Пиджак вернули мой, а брюки дали чужие, старые, кошелек тоже вернули, но пустой, авторучку обменяли на другую, похуже. Я оценил милицейское благородство - уличные грабители не оставили бы ничего.

В Ростовской области во время бурана мы застряли в районном селе, с трудом пробирались до местного ресторана пообедать. Кукольники осточертели окончательно, хихикающего Гайдаманс-кого я уже просто не мог выносить. Актрисе Тилес он говорил:

- Какая очаровательная евреечка!

А в ее отсутствие:

- Почему жидов все ненавидят, а? Я думаю, не случайно.

Причитал как баба:

- Ох, жизнь трудная, а жить нужно... Спасибо Никите Сергеевичу, если бы не он - не иметь бы мне отдельной квартиры, спасибо ему, спасибо. А Сталин - такой царь-батюшка - за одно слово сажал...

В другой раз:

- Сталин? Что ж, он был приличный человек...

Корреспондент областной газеты водил в номер девочек, а потом попросил меня сбегать в аптеку за серной мазью.

- А почему бы тебе самому не пойти?

- Мне нельзя, я местный.

Буран. Актеры сидят в гостинице без света, без заработка, некому "передать наш пламенный привет"... На черных землях гибнет скот, в коридоре дремлют шоферы и чабаны, я лежу на койке и читаю "Секретаря обкома" Кочетова: "Это были рассматривальщики, но рассматривальщики особого рода..." Витя Михайлов (с внешностью урки) читает Стефана Жеромского. Гайдаманский вознамерился выдать за него аккордеонистку, некрасивую девку, но дело, как видно, расстраивает-ся: Михайлов пропадал где-то две ночи, Нина сидит с распухшим носом и красными глазами...

У гостиничной хозяйки пропал сын-шофер, наверно, застрял на дороге, а тут еще упало и разбилось зеркало - переполох... Гайдаманский, мелко перекрестившись, бойко командует:

- Все стекло соберите и выбросьте - несчастье!

- А раму?

- А раму оставьте!

Никогда я не слышал, чтобы актер был неспособен выговорить слова "джентльмен", он же не просто меняет ударение, но вообще говорит: "жентельмен". Анекдоты рассказывает такие: "Жена мужу телеграфирует: "Целуй маму и поливай фикусы", на телеграфе перепутали, пришло: "Поливай маму и целуй фикусы".

Увидев, что я от нечего делать взялся натирать полы в гостинице, бедняга прямо в лице переменился - разве можно так опускаться! (Очень характерное отношение к труду в государстве рабочих и крестьян.) Но одной его фразы я никогда не забуду:

- У кого нет родственников коммунистов? Так что - в случае чего - всех под нож?

Я подумал, что, верно, эта мысль никогда не оставляет благонамеренного и лояльного человека, декламирующего со сцены монологи стахановцев и челюскинцев. Уважай кнут, пока он крепко зажат в чьих-то руках. С пламенным приветом!

ЧАПАЕВСКИЙ ПЕРЕУЛОК

Когда я ходил в нолёвку, этого пятиэтажного дома не было. Теперь в нем останавливался у свояченицы Солженицын. Дверь открыла женщина. По телефону она сказала мне:

- Вы напрасно волнуетесь - он обыкновенный...

Я подумал, что она пожилая и умудренная жизнью. Верным оказалось только второе - передо мной стояла молодая красивая брюнетка с очень знакомым лицом.