Чингиз Гусейнов - Фатальный Фатали

"Да-с, такую бы прибыльную лотерею с Кавказом!"

"Закавказский край, - неужто это Розен сказал? нет, кажется, Ермолов, - смесь разнородных племен, языков и обычаев. Общее у них только одно невежество. Как устранить безвыгодность и приискать средства сделать край сей полезным для России?"

- Я имею в виду, государь, - это молодой энергичный Ладожский, еще в Санкт-Петербурге, перед назначением на Кавказ, - в предстоящем случае уничтожить навсегда мнение о непрочности владения, чтоб край вливал суммы, вспомоществовал, чтоб связать оный с Россиею гражданскими и политическими узами в единое тело и заставить тамошних жителей говорить, мыслить и чувствовать по-нашенски, а что пререкает сему должно быть непременно изменено, ослаблено, уничтожено.

"Аи да молодец Ладожский!" Очень по душе императору эта простая фамилия, есть в ней что-то доброе, ладное.

- Ах, вы еще не кончили, извините!

- ...природное наше дворянство одно в состоянии составить верный надзор как самая бдительная и верная сила, да, да, государь, я понимаю, такая перемена судьбы должна быть для туземной знати тягостна и оскорбительна.

- И что же?

- ...и туземное дворянство! Сии новые из туземцев дворяне, быв воздвигнуты из ничтожества нашим правительством, непременно возлюбят.

- Что еще?

- ...отсылать для окончательного образования в Санкт-Петербург или матушку-Москву в корпуса, академии и другие училища!

??

- По выпуске из сих заведений пять лет прослужить в наших краях, и тогда перемещать их можно за Кавказ. Отлучка, воспитание и служение среди наших и иные факторства, - Ладожский как будто не замечает недоумения государя, ибо убежден, что восхитит его своим прожектом, - да-с, иные эф-факторства (но что?!), и тем самым ослабить туземное противудействие.

!!

- Вот-с, государь!

- Но сколь долго?!

-...какие бы ни случились в будущем перемены, увы, - "не огорчить бы!!" - вполне доверить нельзя, и посему непременно, так сказать, за кулисами... - И умолк.

- Да, да, именно! Это хорошо - за кулисами! Вторые, но на первых ролях. Ах, за кулисами, нежно-розовые мотыльки...

И какая славная нынче лотерея была! Сегодня бал-маскарад и княжна Врязская, нечто крупное, податливое и холодное под горячей рукой, врязззь! Что еще? Ах да, стишки, поэмка в журнальчике, из Москвы нынче прислали. "Ваше имя - но так дерзко! туземец! рядом с этим, как его, камер-юнкером..." А еще что?

И вдруг дама в маске, точь-в-точь как та, что с генералом Головиным была на предыдущем балу. "Головин! Вот кого на место барона!" - вдруг решил. "И наказать!" За ослушание: замечен был в тайном доме у пророчицы, всю ее группу только что арестовали, ибо запрет тайных обществ (?); а здесь чтение священных книг, потом песни, затем радение или кружение, и на Екатерину-пророчицу, что-то татарское в фамилии, не вспомнит государь, накатывал дух пророчества, быстрая бессвязная речь с рифмами, под склад прибауток, "святое плясание, - как чистосердечно признался Головин, - в некоем духовном вальсе". "Дар пророческий не от кружения тела, - заметил Николай, еще не решив, как наказать Головина, - а чистых помыслов и подлинной веры", что-то в этом роде.

ИМПЕРСКИЙ КОТЕЛ

И уже Головин в Тифлисе.

- Не написал ли чего лишнего этот духовный вождь, как вы сказали, муфтий! - в своем воззвании к горцам? - первое задание Головина Фатали.

- Позвольте перевести?

- Некогда, пробегите глазами, что у него насчет государя императора?

А Фатали увидел уже в воззвании муфтия и о нем, новом главноуправляющем Головине, - не это ли не терпится узнать Головину?!

- "...мы, мусульмане, совершенно осчастливлены нахождением под покровительством доброжелательного всем государя великого императора, именуемого Николаем..."

- Вычеркните "именуемого"!

- "...высокочтимого, а щедростью своей могущего охватить все климаты Ирана, Хошемтая..."

- Что за климаты? что за Хошемтай?! Ну и неуч же ваш, как его? шейхульислам! Вычеркните эти климаты!

- Лучше оставить.

- Это почему же?!

- Так звучит более по-ученому, производит впечатление!

- Вы так думаете? - "О боже, к каким дикарям я попал!" - А что дальше?

- "...храбростью, героя в мужестве, владеющего гербом Константина, фагфара Китайского в обращении с людьми..."

- Что-что?

Фатали улыбнулся: - И сам не пойму, что за эф?

- А не ругань?

- За это ручаюсь!

- Из тех же, что впечатление?

- Несомненно.

- Ну-с, что еще там?

- "Зюлькарнейна, - это по-нашему Александр Македонский! - в богатстве, Соломона в милосердии, Давида в превратностях, высоковнимательио к людям. Следует возносить молитвы, служа ему, чтоб получить вознаграждение..."

- Вот именно! - Это нравилось.

- "Мы в лице государя имеем до того совершенного, что, если кто из начальников задумает мысль об угнетении, он его тотчас низложит, а на его место совершенного в милосердии уже назначил, - это о вас, ваше высокопревосходительство, - обладателя многими щедростями генерал-лейтенанта, первого в городе Тифлисе, для похвал которого не хватит слов!"

- Ну к чему это? - поморщился.

- Может, подправить чего?

- Бог с ним, пусть остается. И как подписал?

- "Шейхульислам муфтий Таджутдин-эфенди-ибн Мустафа-эфенди-Куранский".

Началось с воззваний, это генерал очень любил, к горским племенам с требованием покориться. А затем карательные экспедиции.

"Я иду к вам, приняв лично, силою оружия очищать себе дорогу. Вам предстоит выбор: или покорность без условий, или войска горят нетерпением наказать вас за ваше безумное самохвальство и разорить разбойничьи у вас притоны".

Истребить нивы (сожжены до основания), а что касается пленных, докладывает Головин, то их почти нет: хотя и взяли мы, но они, дабы не оставаться живыми в наших руках, кинжалами рубились до последней капли крови.

Убит - ах, какой был смельчак! - Апшеронского полка штабс-капитан Лисаневич, сын знаменитого майора Лисаневича (вырезавшего в свое время семью карабахского хана), оба погибли на Кавказской войне, и род Лисаневичей по мужской линии прервался.

Новые экспедиции: три месяца осады Ахульго, где засел Шамиль; зной, рев, гул орудий, удушливый пороховой дым, пули, осколки, снаряды, камни, бессонница и голод. Шамиль заключил мир и выдал в аманаты своего сына Джамалэддина; но Головин - "вот она, победа!" - радовался раньше времени: Шамиль только начинался. А тут еще и побег Хаджи-Мурата из тюрьмы, - и часть Аварии примкнула к Шамилю. И Чечня, доведенная до отчаяния.

Пулло, Граббе!... "Ишаки и тот и другой! - кричит Головин. Знает, что найдутся люди, которые передадут. - Так и передайте им!" Не давать покоя горцам! Изнурять осиные гнезда бессонницей! Жаждой, голодом! Никакой пощады!

А к тому же объявился еще один из близких людей Шамиля, будто ездил к египетскому паше, вот и послание, подписано красными буквами "Ибрагим-паша, сын Магомет-Али-паши", и приложена неизвестно чья печать: "Слушай меня, горцы! Еду к вам! С несметными силами - сколько звезд на небе и песчинок на берегу морском! Иду освобождать единоверцев!" Считает к тому же, что земли, на которых ныне горцы живут, ему "принадлежат по наследственному праву", а заодно уверяет, что "завоюем и Астрахань"; подложное письмо!