Чингиз Гусейнов - Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина

Лишь иногда!

И то - разве что позлословить.

Может, ещё какие у тебя суждения?

...Скажешь - осмеют тебя мекканцы: мол, каждый - и мужчина, и женщина является по-своему пастырем!

Разве нет? Мужчина - пастырь для своей семьи, а женщина - пастырь для дома и детей, и каждый ответствен за свою паству!

Женщина... Она прекрасна, когда... - перебил, словно зная, что последует далее:

Но учти - обнажаясь, женщина с одеждой совлекает с себя стыд!

И потому укрыть её с головы до ног?!

В одеянии женщина полна тайны, мужчины оказывают ей уважение!

Но всю-всю спрятать, явив лишь лик?

Велик мужской соблазн!

Как всё бывает на самом деле?

Кто знает, что испытывала Хадиджа, когда в одну из ночей, отправив в путь большой верблюжий караван с нанятыми погонщиками (в Аказе, где стоянка караванов и верблюжий рынок, должны были новых верблюдов присмотреть. Они теперь богаты и знатны, и Мухаммед избавлен от необходимости ездить по делам торговли), впустила к мужу юную египтянку! Но прежде предупредила: "Задолго до рассвета покинешь ложе!" Чтоб Мухаммед не видел её красоты, как юна и привлекательна? "А если..." "Что бы ни случилось!" "Это у меня впервые, мне страшно!" "Он тоже не знал девиц". Вспомнила неожиданно про свой страх и первое замужество, когда ждала: явится муж и что-то случится. "Боюсь я". "Но хочешь! - Египтянка опустила глаза. - И не собираешься бежать! Молчит. - С ним тебе будет хорошо! Но покинешь ложе затемно! Отблагодарю, если родишь сына, но он будет наш!" "А если дочь?" "Я говорю, что будет сын!" "Но всё же..." Оттягивает. Неужели боится? "Будет тогда у нас не четыре, а пять дочерей". Успокоить: если она войдет со страхом, Мухаммед откажется - изучила мужа, знает: если что не так - он не сможет. Впечатлителен потому что. Искать тогда другую?

...С трудом дождалась рассвета. Почти как в притче:

И вошёл он к ней, и она зачала.

А к притче - строки: Убегающие линии лица, и заузились, точно Мим, и вздёрнулись, точно Алиф. В обернувшейся шее вскрикнет немочью боль плеча. Рукоделием сияет парча,

что скинута с неба звёздного. Готовила Мухаммеда к новой жене, а о себе забыла. Только бы та родила сына, чтобы не зря ей страдать. Росток на древе. Даже не росток, завязь! И холила Марию, и заботилась о ней.

Родился сын. Назвали Ибрагимом. Да поможет ему предок! Не помог: недолго жил Ибрагим. А пока жил, Мухаммеда какое-то воодушевление охватило. Но воодушевление - без строк. Невзначай Хадиджа вслух произнесла про месяц: бледен, почти невидим, ибо рядом - солнце, и что-то про скорбь новолуния. Мухаммед не дал договорить, вскричал: - Вычеркни из памяти! - Останутся в записях. - Порви и выбрось! А ещё лучше, - Мухаммед вдруг побледнел, - сожги их в печи!

Сжечь своё?!

- ...А пепел развей по ветру! - Зацепятся на земле - прорастут!

30. Излучающие весть

Как-то говорил Мухаммед с поэтами племён, прибывшими Каабе поклониться, потом они участвовали в поэтическом состязании в местечке Аказ, неподалеку от Мекки, на расстоянии дня караванного пути. Были пред тем единоборства силачей, упражнялись в искусстве верховой езды, метания копья, игры в мяч ударить так, чтоб встретилась с мячом луна. Стрельба из лука - кто попадёт в цель. А ещё - сколько может стрел выпустить, пока тень от солнца не увеличилась ни на палец, то есть пока не сосчитаешь до тридцати. Пять стрел? Семь? Или десять?

Однажды среди победителей оказался Хамза, молочный брат Мухаммеда, а по родословной - родной дядя, чьи стрелы вонзились в сердце мишени, изображающей онагра, к тому же выпустил десять стрел!

(19) На свитке отыскалась не занятая письменами белая полоска, хлынула в неё перепалка, разные цвета чернил. Очевидно, свиток хранился у некоего вельможи, а читал его постигший грамоту. Синими чернилами: Как часто можно указывать степень родства?! Красными: Не оставляй следы, невежа! Светло-малиновыми, цвета луковой кожицы: Да восторжествует благоразумие мудрых! - Ибн Гасан.

Мухаммеда с Хамзой учили вместе орудовать мечом, кинжалами, палицей. Стрельба из лука, чтобы все тело активно нападало и оборонялось. Скачки на коне, верблюде. Прыжки через ров, с горы. Спуск по крутому склону, почти наотвес. Верхолазание. Аркан - бросить и захватить: скольких жеребцов они с Хамзой заарканили! Точно так же, как копьеметание, состязались в искусстве слова: кто кого переговорит, поразив голосом, пронзительностью взгляда, а главное - игрой метафор, чувственностью описаний, чтобы были, в согласии с духом стихотворения, и смех, и слёзы тех, кто внимает поэту. И стихи победителей, золотыми буквами написанные, как о том уже было, вывешиваются затем на стенах Каабы, чтобы прочли паломники. Разнородные хиджазские наречия, но все как будто говорят на схожем, да и строки... Подобны чёрной ночи волосы возлюбленной, а стан - это гибкая ветвь, жемчуг - слёзы, и щёки пылают, точно отдали ей жар свой розы лепестки (а у иного - припечатались к щекам).

- Послушаем и тебя! - обратились к Мухаммеду.

- Мне говорить не о чем, - ответил. - Ну да, перевелись истинные поэты!

И вдруг Мухаммед:

- Разве ваши речения - это язык?! - Замерли. В наступившей тишине продолжил: - Хиджазский - разнородная смесь, не вполне ещё язык, надо говорить по-курайшски! - Язык бедуинов и есть поэзия! - ответил Абузар. - И сами поэты, и ценят поэзию! Не рассказать ли тебе...

Перебил его Мухаммед: - Знаю, о чём сказать хочешь, - молвил к удивлению Абузара. - Слышал однажды из твоих уст: Мой друг Ааша сочинил в честь бедуина, у которого гостил, всего лишь бейт, и наутро явились к нему восемь сватов сватать восьмерых его дочерей! Но хиджазцу надобно избрать язык курайшей! Почему? Богами с давних времён именно курайшам доверен храм Кааба!.. Впрочем, Ааша был бедуином из курайшей! - Легко отвергать чужих, яви образец! (Это снова Абузар.) Мухаммед промолчал и насупился. - Скажи! - попросила мужа Хадиджа. И Абу-Бакр стал просить. Но Варга - нет: стихи ли то, что сочиняет Мухаммед? Неловко ему: выступит зять - засмеют! Обвел Мухаммед всех взглядом, полным недоумения, будто не понимая, чего от него хотят, неспроста ведь и Варга молчит, и вдруг произнёс лишь строку, и не произнёс вовсе - она сама вырвалась: Весть излучающие! Умолкли поэты: не понимают ничего, что-то таинственное прозвучало. Ну а дальше?

И снова - лишь переставив слова - молвил Мухаммед: Излучающие весть! Кто? Какую? Сказав, молча ушел, а с ним - Хадиджа. Поэты в недоумении... Что это - вызов, глумление, тайна какая-то в молвленном? Но вскоре брошенная им одинокая строка забылась, и ещё долго продолжалось состязание: кто кого поразит неожиданностью образов, на сей раз воинственных.

Победили стихи Абузара про мечи, падающие на врага, но уподобленные гибкостью цветным платочкам в руках играющих детей. И этот контраст, как ни было Абузару странно, пришёлся внимающим, настроенным на боевой клич, по душе, особенно финальная строка: Одежды сражающихся - словно обмакнутые в кровь или вымазанные ею. Кичился впоследствии Абузар, перед персидским купцом хвастал, мол, шёлковый свиток с его победившими стихами, повешенный на вратах Каабы, точнее - на её стенах, не менее, а может, более ценен, чем такой же свиток, тоже шёлковый, на котором запечатлена грамота персидского шаха, недавно жалованная императору Бизанса! Купец, вряд ли понимая, что тот ему втолковывает, кивал головой в знак согласия.