Валерий Гвоздей - Секреты чеховского художественного текста

И ошибки, видимо, были неизбежны.

Чеховские просчеты в этот период, быть может, не менее показательны, чем его удачи, и говорят не только об эстетике российских юмористических журналов в начале 80-х годов XIX века, но и - о направлении творческих поисков Антоши Чехонте, говорят о его у ч е б е. С.38

Мотив продажи молодой женщины, ставший сюжетной основой одного из последних эпизодов "Ненужной победы", отозвался в рассказе "Живой товар" (1882).

Ирония героя-рассказчика соединилась здесь с непривычной резкостью оценок, отчасти напоминая по тону "Который из трех", нелепая, анекдотическая ситуация - с достаточно серьезной нравственно-психологической проблематикой.

То же самое можно сказать о тропах, почти на сто процентов представленных сравнительными оборотами. Они также отразили стремление писателя к синтезу старого и нового в поэтике.

Особенно показательна фраза на первой странице рассказа, соединившая в себе два сравнения: общеязыковое, расхожее, и - окказиональное, плод авторских усилий: "...ее жидкие волосы черны, как сажа, и кудрявы, маленькое тело грациозно, подвижно и правильно, как тело электрического угря, но в общем..." [С.1; 358].

Заметим попутно, что слово "электрический", придающее фразе ритмическую и звуковую выразительность, завершенность (попробуйте прочитать фрагмент, выбросив определение), несколько "выпирает" даже на взгляд сегодняшнего читателя. Что же говорить о чеховских современниках, для которых это был очевидный неологизм из малознакомой сферы. Не снимает противоречия и то обстоятельство, что сочетание "электрический угорь" - ихтиологический термин.

Чуть-чуть "выпирает" и это описание: "Заходящее солнце, золотое, подернутое слегка пурпуром, все целиком было видно в окно" [С.1; 358].

Золото и пурпур, заметно резавшие глаз в "Барыне", не слишком органичны и здесь, привнося в текст оттенок ложной красивости и не создавая при этом цельного образа.

А чуть позже они появляются снова:

"Был прекрасный августовский вечер. Солнце, окаймленное золотым фоном, слегка подернутое пурпуром, стояло над западным горизонтом, готовое опуститься за далекие курганы" [С.1; 368].

Те же краски, обусловленные самим природным феноменом, но при этом почти те же формы описания.

Явно перед нами чуть меняющиеся модификации одного литературного штампа.

Большая часть сравнений, встречающихся в рассказе, почерпнута из повседневного речевого обихода: "как ужаленный", "как с ребенком", "как вихрь", "как на вешалке", "побледнев, как смерть", "с быстротою молнии" и т.п.

Наряду с этим в рассказе ощутима тенденция, отчетливо проявившаяся в "Ненужной победе", - настойчивое стремление автора противопоставить общеязыковым формам собственные находки или - освежить штампы.

Последнее, надо сказать, не обошлось без некоторых издержек. "Как резиновый мячик" для чеховского времени почти соотносимо с "электрическим угрем". Определение "резиновый" кажется избыточным, поскольку для многих поколений мяч и резина - "близнецы-братья".

Гораздо выразительнее образцы индивидуально-авторских сравнений.

Например, такое: "Дача не стоит этой платы, но она хорошенькая... Высокая, С.39

тонкая, с тонкими стенами и очень тонкими перилами, хрупкая, нежная, выкрашенная в светло-голубой цвет, увешанная кругом занавесами, портьерами, драпри, - она напоминает собой миловидную, хрупкую кисейную барышню" [С.1; 369].

Здесь, как видим, сопоставляются не какие-то отдельные черты, а общее впечатление хрупкости, нежности изящества.

Герои рассказа оказываются склонными к сравнениям не менее повествователя, но на этот раз, в отличие от Цвибуша из "Ненужной победы", не расцвечивают ими свою речь; тип сознания другой, другой и темперамент менталитет, одним словом.

И сравнения погружаются в сферу мыслей, побуждений персонажа, которая также, как речь Цвибуша, отчасти выполняет роль испытательного полигона.

"Она вспомнила теплую постельку Мишутки. Жестоко было бы эту теплую постельку променять на холодный номерной диван, и она согласилась" [С.1; 368].

Пока это не сравнение как троп. Лиза выбирает, оценивает.

Выбирает она, кстати, и между двумя мужчинами и на протяжение всей жизни так и не может сделать выбор, склоняясь то к одному, то к другому.

Ее завистливому взгляду на чужое богатство автор приписывает и вполне полноценные сравнения, разной степени оригинальности: "В ворота ввезли богатую, блестящую коляску и ввели двух белых лошадей, похожих на лебедей.

- подумала Лиза, припоминая своего старичка-пони, купленного Грохольским, не любящим ни езды, ни лошадей, за сто рублей. Ее пони сравнительно с этими конями-лебедями показался ей клопом" [С.1; 370].

Людям, действительно, свойственно сравнивать, пусть - в практической сфере. Слишком часто жизнь заставляет делать выбор.

Невольно сравнивает и Бугров: "На душе было подло, глупо, но зато какие красивые, блестящие надежды закопошились между его стучащими висками!" [С.1; 367].

Оценочное авторское слово "закопошились" бросает тень сомнения на красоту и блеск надежд, однако выбор все же состоялся.

Другой гранью чеховской работы с тропами стало "обнажение приема", раскрытие его механизма.

О Грохольском, пребывающем в нервном возбуждении, сказано: "Он олицетворял собою сильнейшую лихорадку" [С.1; 364].

Не лихорадка передала его состояние, а он - лихорадку. Внутренняя ситуация сравнения перевернута.

Чуть ли не пародийное обыгрывание принципа олицетворения, сравнения заставляет вспомнить одного гоголевского героя: "Но если Ноздрев выразил собою подступившего под крепость отчаянного, потерявшегося поручика...".

Современный исследователь указывает на специфику данного гоголевского сравнения: "Обратим внимание: не поручик Ноздрева (как следовало бы по естественному направлению сравнения), а наоборот: Ноздрев выС.40

разил поручика".

Нет оснований говорить, что именно в этом развернутом сравнении из "Мертвых душ" источник чеховского необычного оборота, но типологическое родство приема очевидно.

Обнажение и, быть может, - исследование механизма работы метафоры обнаруживается в следующем ироническом пассаже: "Впрочем, ее можно поздравить с обновкой. Внутри ее завелся червь. Это червь - тоска... "[С.1; 385].

Одновременно здесь угадывается пародийное обыгрывание распространенного литературного штампа.

Явно пародийный характер носит несколько отсроченное обнажение другого приема.

В начале рассказа герой-рассказчик сообщает о Лизе: "Правда, ее маленькое кошачье личико, с карими глазами и с вздернутым носиком, свежо и даже пикантно(...)" [С.1; 358].

Расхожее метафорическое сочетание, уже в чеховские времена воспринимавшееся как стертое, начинает играть неожиданно свежими красками в финальной части произведения: "Лиза тоже потолстела. Полнота ей не к лицу. Ее личико начинает терять кошачий образ и, увы! приближается к тюленьему. Ее щеки полнеют и вверх, и вперед, и в стороны" [С.1; 389].