Булат Окуджава - Похождения Шипова, или Старинный водевиль

— Позволь, позволь, — сказал Потап, — позвольте, сударь. Я обиды не потерплю-с. Я ассигнациями плачу…

Но странный человек даже не глянул в его сторону, а глянул на двух студентов и сказал:

— Ежели что, пардон, извините… Хотя я вижу ваши благородные лица, эскузе муа, нету в вас ко мне зла. Это хорошо. Это преотлично. Со злом что? Куды с ним?.. А рукавчик почистить можно… — И он повернулся к Потапу и так посмотрел на него, что половой опустил руки. — Ну вот, теперь вы, мон шер. Пожалейте себя, а то не ровен час сгорите весь… — Тихая улыбка тронула его сухие губы. — Чего уставился? Эвон у тебя нос какой! А ты не суйся под руку, дружок… — При этом он провел ладонью, словно разрубил воздух, и две половины воздуха распались, отлетели друг от друга — так крепок и точен был удар.

«Ладный какой», — подумал хозяин.

Тут все, неподвижные и притихшие, оборотились к городовому как к последней надежде… Дюжий городовой словно очнулся ото сна и медленно направился к странному человеку. Заметив это, Потап ожил.

— Дозвольте-ка мне, — сказал он городовому. — Момент, все сделаем. Вы, значит, с энтого боку заходите-с… — И крикнул странному человеку: — Ты мне зачем по носу дал! — и победителем оглядел толпящихся вокруг. — Теперь мне сколько, значит, причитается получить? А? Никто не знает? А вот глядите, как подновинские дело делают. Хоп, — и он сделал шаг в сторону обидчика.

В это время бородатый студент сказал своему приятелю:

— Да он и не пьян вовсе, этот, в гороховом. Видишь?

— Отдай козлу двугривенный, и дело с концом, — сказал высокий, кивнув на хозяина.

— Отдать я отдам, — ответил его приятель, — да чертовски уходить не хочется. Чего это мне уходить не хочется?

— В результате досталось половому, — сказал высокий. — Сроду не видал ничего глупей… Ну, поглядим, что он теперь делать будет, этот лямур-тужур…

Городовой медленно приблизился к странному человеку и вдруг замер.

— Вы его не хватайте, — посоветовал Потап, — он дерется. Вы его вдарьте сразу. Не бойтесь, я подсоблю. Момент… Господа студенты, сейчас он у нас в ножках валяться будет…

— Михал Иваныч, — сказал городовой, — а я вас и не признал-с.

Странный человек опустил голову и тихо засмеялся. И тут же забулькал первый ряд столпившихся, за ним остальные. Все тихо смеялись, кроме студентов.

— Уморили, — глупо сказал Потап. — А я думаю: дай-ка я их пугну-с.

— Михал Иваныч Шипов-с, благодетели мои, — представил городовой странного человека.

Шипов поклонился ему. Затем — публике.

— Что же ты это, Потапка, — обиделся хозяин, — подвел меня, черт?

— Ничего-с, — сказал Потап, — момент… Подновинские свое дело знають. — И широко, как чистое дитя, улыбнулся Шилову. — Дозвольте пальтецо, ваше благородие, отряхнуть-с. Хоп…

— Ну, будя, — сказал Шипов. — Много чести. А чего это у вас никто не пьет, не ест? Аи случилось чего?

— Вроде бы вас обидели, — робко сказал хозяин.

— Меня? — удивился Шипов. — Рази меня можно обидеть? Это я Потапку обидел, а меня никто не обижал. Верно, Потап?

— Никак-с нет, шутники вы, Михал Иваныч. Это я, значит, очень просто сам мордой об тубарет-с…

Вздох облегчения прошел по залу. Студенты переглянулись.

— Ну ладно, — сказал Шипов. — Тогда возьми-ка, Потапка, моего приятеля да вынеси его на морозец, пущай он там в себя придет, да последи, чтобы не замерз, сетребьен, беда с ним…

— Момент! — радостно откликнулся Потап и юркнул в угол. Потом он выволок безжизненное тело и потащил его к дверям.

— Да ты неси его, неси! — крикнул Шипов. — Рази благородного человека так можно!

— Слушаюсь, Михал Иваныч… Момент! — еще радостней ответил Потап и понес тело в охапке вон из трактира. — Им там хорошо-с, — сообщил, вернувшись, — сидят, будто живые-с. Может, еще чего-с?

— А чего еще-то? — сказал Шипов. — Много ли мне надо? Ты вот подай нам штофчик, да редечки не забудь… А вы, судари мои, чего стоите? Вы садитесь, лямур-тужур, пейте, веселитесь. — И он медленно оглядел их всех, и все тотчас начали усаживаться за свои столы, словно время и не перевалило за полночь. — А вы тоже садитесь, господа студенты…

— Нет уж, увольте, — сухо ответил высокий студент. — С нас достаточно.

— Отчего же? — сказал его товарищ. — Я бы остался. Ей-богу, мне интересно.

— Уж лучше бы не садились, — проворчал Потап. — От вас одно расстройство… Вон человека обидели… Не больно много за гривенник-то?

— Ах, обидчивый какой, — засмеялся Шипов, — ну просто сетребьен какой-то. А ведь это я тебя вдарил.

— Значит, заслужил, — сказал городовой.

— А я-то думаю: как же это об тубарет? — удивился хозяин.

— Значит, не об тубарет-с, — на лету ответил Потап, — значит, вот от них все и случилось, — и кивнул на студентов.

— Пошел прочь, — сказал высокий студент.

— Это я прочь?! — распалился Потап. — Теперь глядите, Михал Иваныч, глядите, как я буду из энтих бородатых душу вынать-с! — И он шагнул к студентам. — Глядите-с… Значит так, вы, господа хорошие, можете меня по морде, а я, значит, терпи?.. Момент, подновинские свое дело знают…

— Да бей их! — крикнул кто-то.

Потом уже хозяин божился, что видел, как глаза Шипова излучали свет наподобие искр. Потап сделал еще шаг.

— Хоп… А где он, где он, тубарет?.. А вот мы сейчас тубаретом…

— Ну, будя, — вдруг сказал Шипов. — Наговорил, консоме, с три короба. Вы, господа студенты, присаживайтесь… Прошу… Угощаю…

— Ой, — захохотал Потап, — а и напужал я их! Хозяин глядел из-за стойки на Шилова, не отрывая глаз. Соломенные бакенбарды Михаила Ивановича торчали празднично и как бы с насмешкой. Он ловко разливал из штофчика и любезно пододвигал рюмочки компаньонам.

Все по-прежнему уже сидели за столами, но никто не пил и не ел, только в кругу Шипова крякали, ухали, аппетитно жевали редьку.

— Когда я жил в доме князя Долгорукова, — сказал Шипов, — мне всегда казалось, что жизнь вокруг сплошное удовольствие.

Тут городовой замер. Студенты переглянулись.

— Да, да, — продолжал Шипов. — Так я предполагал. Однако должен вам сказать, что тайные сумления обуревали меня, жгли мою душу. Да рази ж такое возможно? — думал я. И вот однажды прихожу к князю. «Ваше сиятельство, говорю, — дозвольте на мир поглядеть». — «Изволь, мон шер, гляди». И вот я гляжу. И что же я вижу, господа? Люди все в озлоблении и ослеплении, так и норовят друг друга съесть, так и норовят друг дружке в морду заехать… Вас это не шокирует?

— Ну да, — сказал городовой грустно, — покою нет.

— Да они меня не били, — сказал Потап, подавая, — это я сам мордой об тубарет-с…

— А ты, я гляжу, и подавать-то не умеешь, — сказал Шипов Потапу. — Что за манеры, братец! Перед тобой сидят благородные люди, тре жоли, а не какие-нибудь… Срам!.. А ну-ка, воротись да снова, снова… Так… Скользи, скользи… А линии-то нет, нет, срам!.. Ну чистый скот, консоме… Это невозможно!.. Ах ты господи, я не могу этого видеть, этого позора, этого скотства!.. Дай-ка сюда. — И он выхватил из рук обалдевшего Потапа поднос и вдруг замер, затем медленно склонился вперед, одновременно вытягивая правую руку с подносом, словно лебедь крыло, и сделал мягкий вкрадчивый шаг. Видишь, как рука идет? Видишь?.. Теперь гляди на ноги… Одна… за ней другая… След в след… Вот так, а не в растопырку, дурень. — И он заскользил к столу, плоский, весь вытянувшийся, вкрадчивый, пружинистый. Полет надобен, полет, — приговаривал он, скользя к столу, — полет летучей мыши, бесшумный полет и… — Поднос, словно сорвавшись с руки, плавно очертил круг над головами изумленных студентов, и медленно пошел книзу, и застыл. Дополнительный штофчик, булькнув, встал в центре стола, соусник с тертой редькой занял свое место, поднос взмыл в синее небо, посверкивая серебром.