Булат Окуджава - Похождения Шипова, или Старинный водевиль

Кабы ты знал, какие я ему деньги отправляю, ты бы ахнул. Вот игра природы!..

Ранним вечером конца апреля из прекрасной гостиницы Севастьянова выскочил владелец лучшего трехкомнатного нумера галицкий почетный гражданин М. Зимин и помчался что есть мочи по начавшей зеленеть Туле.

Он бежал, обгоняя прохожих. Знаменитое гороховое пальто было, очевидно, брошено в нумере. Коричневый сюртук и черный цилиндр придавали фигуре секретного агента значительность. Свеженакрахмаленная манишка радовала взор, соломенные бакенбарды сверкали под солнцем.

Он бежал, вытянув шею, словно торопился по следу. Глаза его источали зеленые лучи. На груди под сюртуком хрустели ассигнации.

Рядом с ним по мостовой катила извозчичья пролетка, и громадный розовогубый извозчик приглашал с улыбкой:

— Барин, а барин, садись — подвезу.

Но секретный агент продолжал свой бег, не обращая внимания на экипаж.

Как же сложилась жизнь Михаила Ивановича после той злополучной ночи? А вот как. Лишенный чести, былого могущества, славы, компаньона, он вылетел, подобно пробке, из дома вдовы, сопровождаемый слезами и проклятьями, ничего не понимая и ничего перед собой не видя. С маленьким узелком близких его сердцу вещей поскакал он сперва по лестницам, а затем по утренним мостовым негостеприимного города. Уже дом Дарьи Сергеевны скрылся из виду, а в ушах его все еще звучали проклятия.

Долго ли, коротко ли колесил он по улицам и переулкам, но усталые ноги привели его к гостинице Севастьянова, и он, пересчитав жалкие остатки денег, снял себе маленький полутемный нумерок, единственное оконце которого упиралось в старый, изъеденный временем забор.

Не обращая внимания на бедное убранство нумера, он бросился на жесткую кровать и мгновенно уснул. Проснулся бодрым, но с ощущением печали и тут же вспомнил, что с ним произошло.

Крепость, которую он так долго, тщательно и любовно создавал, рухнула подвел один кирпичик. Будущая счастливая жизнь с Дасей была погребена под обломками сырых стен. Компаньон исчез. Только тут Михаил Иванович понял, как печально одиночество, как отвратительно одному, даже без этого красноносого подлого грека, прощелыги, без этого итальянца и пса. Где ты, Амадеюшка? Откликнись!..

В каморке стояла тишина. В желудке отчаянно засосало, и, странное дело, захотелось ватрушек.

Наскоро одевшись, Михаил Иванович вышел из нумера. Вдруг навстречу мальчик в красном казакине, с подносом, на подносе пустые бутылки, горка грязных тарелок, объедки… Шипов повеселел.

— А ну-ка, се муа, притащи-ка мне щей, — сказал он вдохновенно, с улыбкой. — Что-то мне есть охота. Да погорячей.

— Ух ты! — засмеялся мальчик и побежал прочь.

Михаил Иванович даже рассердиться не успел. Заглянул в тусклое зеркало: он стоял там весь измятый, словно его долго выжимали, соломенные космы глядели в разные стороны, как у черта.

— Беда, — сказал он, ощупав лицо, — не подадут.

Поднял воротник горохового пальто, надвинул котелок и бочком-бочком пошел к выходу. Там из самых сеней, из вестибюля, на второй этаж вела ковровая лестница, и гладкие круглые перила просили проскользить по ним ладонью. Там, за белыми дверьми, спокойно ели щи, обсасывали куриные кости и, зажмурившись, опрокидывали рюмочки. Ах… Это, конечно, не «Шевалье», но жить можно. Полный сетребьен. А тут, значит, нужно бежать до Кремля, там в торговом ряду спросить горячей требухи на пятак с куском хлеба и опять бежать обратно? Мерси. Для чего же тогда было огород городить?.. И Михаилу Ивановичу показалось, что пахнет ватрушками. Торопливой рысцой кинулся он к торговым рядам, озираясь по сторонам в надежде встретить Гироса, но того нигде не было.

Ночная история уже успела слегка поостыть, но не совсем. Камень с души не свалился. Так и хотелось свернуть к Дасиному крыльцу, ворваться, упасть в ножки или, напротив, подхватить на руки: да прости же, прости, слышишь? Дарья, ау, голубка, перепелочка, ко-ко-ко, это все старуха чертова, Гирос этот, грек, Лев Толстой этот, ау-ау…

Сердце тянулось к крыльцу, а ноги торопились к торговым рядам, и вот он уже пристроился на досках и одной рукой закидывал в рот горячие, ароматные куски, а другой придерживал сползающий на глаза котелок.

То ли пятак был мал, то ли торговка скупа, а пришлось снова раскошеливаться. Шипов ел, а перед глазами маячила столовая в доме князя чисто, тихо, благородно, мерси, сильвупле, мерси, сильвупле… А знает ли князь, каково ему, Мишке Шилову, здесь, в Туле? Здесь, в торговых рядах, с полным ртом горячей требухи — и ни стола, ни стула? За что же такой мезальянс? Нынче эманципация. Ежели я чего вам не по душе, так премного благодарны и разойдемся. Я вас не трогаю, и вы меня не трожьте… Надо вам чего, так вы меня в холе содержите, а за так, лямур-тужур, кому охота спину ломать? Ну?..

Наконец он насытился, позвенел мелочью в кармане и двинулся обратно. Теперь следовало все спокойно обдумать и решить, как жить дальше. Неужели подлый грек воротился после бегства и преспокойно спит в своей светелке? А может, даже в ее спальне?.. Возмущенное сердце повлекло его за собой, и он остановился на Дасином крыльце. Дверь отворила Настасья. Из дому потянуло знакомо-знакомо. Душа Михаила Ивановича затрепетала.

— Пущать не велено…

— Настасьюшка, — попросил он как мог поласковей, — ты компаньона моего кликни, итальянца…

— И их не велено, — сказала Настасья. — Нету никого. — И захлопнула дверь.

Шипов оглянулся с грустью. Улица была тиха и пустынна. Все вокруг было знакомо, словно жизнь прошла у этого крыльца. Напротив на углу громадный извозчик с розовыми губами дремал на козлах. Черный петух с забора разглядывал секретного агента.

«Секретный, секретный, — подумал Шипов с досадой, — а что проку?»

Он воротился в свой нумер, бочком-бочком проскользил мимо хозяина, так, на всякий случай, и улегся спать.

Шли дни. Не было ни писем, ни денег. Михаил Иванович совсем изголодался. Душу охватили страх и отчаяние. Он попытался вспомнить старое, эдаким барином завернуть в трактир, но едва вошел, голова закружилась, глаза потухли.

— Тебе чего? — спросил хозяин неласково.

— Да ничего, — тихо ответил Шипов. — Это я так.

— Ну и ступай, коли так…

Что деньги делают с людьми! С ума сводят… А что безденежье? Еще хуже! И не потому, что голодно, а потому, что страшно.

«Может, наняться куда?» — думал иногда Михаил Иванович, но не решался. Ложился на койку, закрывал глаза и тотчас видел: вот, сытый и ленивый, сходит он по лестнице, и уже сверху ему видны блюдо с ватрушками, и самовар, и золотой мед, и молоко с коричневыми пенками… В животе гудело, челюсти сжимались, но вот беда — едва он подходил к столу, как тотчас засыпал. И так всегда. Лишь закроет глаза — идет он по лестнице, сытый да ленивый, не торопится, а Дася глядит на него, словно белая кошечка, ждет, а он идет, идет…