Лидия Чарская - По царскому повелению

С шумом, свистом и гиканьем неслась по дороге, ведущей из слободы Александровской в Москву-столицу, огромная толпа всадников. Все они были на подбор молодец к молодцу, широкоплечие, рослые, сильные, молодые. Дорогие кафтаны их, выложенные серебром с драгоценными запонами из каменьев вместо пуговиц, отороченные мехами собольими, так и горели и искрились в лучах осеннего солнышка. На богато расшитых седлах на крупе коня торчали y каждого из них метлы и песьи головы — отличительные знаки принадлежности к опричнине, как называлась стража, телохранителей государя-батюшки, Ивана Васильевича.

Впереди всех, на рослом, статном коне, одетый много наряднее своих товарищей, в собольей шапке, лихо заломленной набекрень, ехал начальник отряда, молодой опричник, князь Афанасий Вяземский, ближний стольник царя.

Князь то пускал на всем ходу своего кровного коня, то сдерживал его через силу, заставляя животное кусать удила и устилать путь комками пены, падающими с его статной спины.

Всадник чувствовал себя прекрасно. Поручение, возложенное на него царем, заметно радовало и тешило его. По крайней мере, эта радость сквозила во всех чертах красивого, смуглого лица князя и так и сверкала огнем в его черных как ночь глазах.

Позади него ехал еще совсем юный, красивый опричник, недавно ставший любимцем царя — Федор Басманов.

Никто бы не сказал, глядя в это женственное, кроткое лицо юноши, что Федя Басманов, не задумываясь, готов снести голову каждому, кто встретится на его дороге. Никто бы нс заподозрил, что он уже многих, многих невинных сумел оклеветать в глазах царя и после их казни широко воспользовался оставшеюся после несчастных мучеников казной…

— А что, княже? Будем на месте к полдню? — послышался молодой, нежный голос Басманова.

— Надо што так. Царь-государь строго наказывал, штоб к вечерне в слободу обратно, — отвечал Вяземский и пришпорил коня.

Пришпорили за ним и остальные… Теперь вся ватага неслась с бешеной быстротой словно на пожар… Вот замелькали предместья Москвы… Засверкала голубым огнем Москва-река… Вон и купола Успенского собора загорелись совсем близко в солнечных лучах…

Как только появились опричники на московских улицах, все точно вверх дном перевернулось. Встречные сворачивали с дороги… Торговцы, расставившие свои лотки на площади, поскорее убирали товары и каждый скрывался куда мог.

Встречные в колымагах бояре низко кланялись передовому опричнику, князю Вяземскому, о котором шла молва на всю Москву.

Вскоре и вовсе опустели московские улицы… Жители заперлись в домах и тишь да пустота воцарилась в городе.

— Ишь ты! Хошь шаром покати! — рассмеялся князь Вяземский, указывая плеткой на опустевшие улицы. — Чего доброго, и в боярском доме ничего нс найдем.

— Ин и искать не придется, — с недоброй усмешкой произнес Федор Басманов. — Слыхал, небось, княже, как государь-батюшка повелел. Чтобы камня на камне не оставить значит… Чтобы все владение изменника Колычева в пух разнести… И семью перерезать, не щадя ни детей, ни слуг, чтобы никого из крамольников не осталось… Ох, будет дела нашим ребятам!.. Да и нажива слышь, чую я, достанется знатная.

— Ты все про наживу, Федор Алексеевич, — презрительно улыбнулся Вяземский.

— Вестимо, княже… Всяк о своем благе думает. Государь-батюшка ведь в полное володенье нам все Колычевское добро отдал. Не помнишь разве?.. Али жаль тебе изменника? — хитро прищурившись, заключил свою речь Басманов.

— Смерть изменникам и крамольникам! — бледнея от охватившего его гнева, вскричал Вяземский. — Изменник Колычев достоин казни и весь его род должен быть стерт с лица земли. Государь-батюшка так повелеть изволил и мы не смеем ослушаться приказа царева.

И, сказав это, князь Вяземский дал шпоры коню и понесся быстрее ветра в сопровождении отряда опричников.

— Ай да боярышня! Ай да сладкая моя! Где ж ты это такому выучилась? Вот-то золотое дитятко! Господь тебе воздаст за это, выручит тебя с матушкой твоей, страдалицей невинной… Сиротинка ты моя горемычная!

И старая «мама-нянюшка», приставленная к восьмилетней боярышне Насте Колычевой, со слезами обняла свою хорошенькую питомицу.

Настя только что прочла старушке о страданиях Иова, прочла по складам, как её учил дьяк-учитель, и теперь, вся раскрасневшаяся от старания, сидела подле старушки в своем траурном сарафанчике, с черной повязкой на голове.

Две недели тому назад замучили на смерть её отца в Александровской слободе. За что замучили — Настя не знала. Отец был всегда такой ласковый и добрый со всеми… Вестимо, оклепали его перед царем, как и многих других… И умер на плахе её бедный дорогой тятя…

И матушка, и она горько плакали, узнав о его кончине… А потом молиться стали горячо, много молиться о помине души дорогого мученика. Вот и сегодня она старой Аринушке священное писание читать взялась. Сладкая грусть ей сердце щиплет. И тятю жалко девочке, и глухое, ненавистное чувство к царю, жестокому обидчику, ей в сердце закралось. А матушка с нянькой все твердят, что прощать обиды Господь повелел.

Задумалась Настя… Взоры вдаль устремила… Золотые лучи солнца, последнего, октябрьского, головку припекают… И кажется Насте, что покойный тятя на нее вместе с этим солнышком с неба глядит.

Вдруг широко распахнулась дубовая дверь. В горницу влетела бледная как смерть сенная девушка.

— Няня Аринушка! Спасай боярышню. Схорони ее скореюча… Опричники проклятые к нам скачут… Те же, что боярина нашего умчали… Ах-ти беда нам! Прогневали мы Господа!

Обомлела Аринушка… засуетилась…заметалась… Кинулась к окну…

И впрямь целая толпа опричников с метлами и песьими головами, прикрепленными к седлу, влетела во двор боярский… Ножи засверкали в руках. Зверские лица дышали злобой… Крики, гиканье, свист и дикий хохот сразу огласили боярские хоромы…

Не помня себя, схватила Настю обезумевшая Аринушка и кинулась с ней из горницы. Темным проходцем пробежала она на крыльцо и, увидев стремящуюся к ним на встречу хозяйку-боярыню, толкнула к ней в объятия ребенка.

— Схоронись, матушка, с дочкой. Господь поможет… Не найдут аспиды проклятые… В мыльне схоронитесь, что в старом саду за липами.

A сама побежала назад без оглядки в надежде спрятать от разбойничьего глаза что поценнее из хозяйского добра.

— Мне не страшно, не боязно, матушка… Не бойся за меня! Гляди! Гляди: ничуть не боязно!

Так говорила дрожащим голосом Настя, вся похолодев от ужаса и всем телом прижимаясь к матери.