Лидия Чарская - Не судьба

Апрель улыбался безоблачным небом, светлым голубоватым эфиром, золотым солнцем, царственно завладевшим синим куполом и пробужденной молодой природой.

Апрель улыбался…

С ним улыбалась жизнь…

Дыхание весны, тонкое, благоуханное, страстное, давало себя чувствовать всему живущему и откликнувшемуся на радостно-юный ее призыв…

Смуглая, худенькая Лулу, с некрасивым личиком и угловатыми движениями шестнадцатилетнего подростка, тихо ступала, по влажному еще от первого апрельского дождя песку аллеи.

Одной рукой она поддерживала юбку, поддерживала без всякой надобности, потому что юбка едва доходила до щиколотки, а другой смахивала зонтиком капли дождя с подорожных молодых липок, готовых раскрыть свои позеленевшие почки.

Кузен Пика, толстый коротенький кавалерийский юнкер, выступал подле Лулу особенной походкой с «развальцем», свойственной одним кавалеристам.

Через открытые окна нижнего этажа лилась свободная и сильная трель заезжего тенора Борского, ярого поклонника матери Лулу. Лулу слышала пение Борского, смотрела в голубое небо большими вопрошающими глазами, скашивая их по временам на коротенькую фигуру Пики, и была счастлива.

Пика ей нравился давно, когда еще двенадцатилетним кадетиком приезжал к ним на каникулы, в это самое «Зеленое», где они с матерью проводят весну до заграничной поездки. Уже тогда она изменила своему любимому герою, Александру Македонскому и влюбилась в Пику… Тогда он был еще худенький, беленький и красивый мальчик — и его сердце было полно ею, Лулу… Теперь он превратился в упитанного, самодовольного кавалериста, проводящего все свободное от занятий время у какой-то Лиз, не то француженки, не то еврейки, и делает долги, чтобы дарить ей бриллианты. Лулу ненавидит эту Лиз, погубившую, по ее мнению, Пику, но разлюбить Пику она не может… После Александра Македонского она признает его, только его… И Пика чувствует это… и доволен… бесконечно доволен… Лулу, правда, некрасива, но у нее миллионы, которые стоят красоты. И потом, красивая жена — бремя. Он видит это по товарищам… К тому же подлой Лизки он не бросит (Пика далеко не считал себя рыцарем в душе и иногда позволял себе вульгарно выражаться)…

Лиз дала ему апломб в кавалерийской школе… Он отбил ее у ротмистра Д. и это подняло его престиж в глазах товарищей… В последнее время она стала не в меру требовательна, и долги Пики сразу утроились.

Ирина Владимировна Горина, мать Лулу, его двоюродная тетка, не раз намекала ему, что не прочь выдать Лулу за троюродного братца. Ей была в тягость взрослая некрасивая дочь, вывозить которую ей приходилось бы в будущем сезоне.

Его пригласили провести апрель в деревне… Его и тенора… Тенора пригласила Ирина Владимировна для себя, его — для Лулу… Здесь целые дни он слушал пение Борского, вдыхал весенний деревенский воздух, ухаживал явно за Лулу, тайно за ее компаньонкой, пикантной рыжеватой француженкой m-lle Marie, и выжидал только момента сделать предложение. И момент наступил… Пение Борского и весеннее утро помогли Пике…

— Лулу! — тихо позвал он кузину, вставшую на колени на чуть зазеленевший газонъ, чтобы сорвать подснежник.

— Hein? — отозвалась она.

Это «hein» странно напомнило ему далекую Лизъ с ее черной шапкой волос, со скрипящим корсетом и грубовато-кошачьими ласками.

«Верно утешается с кем-нибудь, подлая», — мысленно выругался Пика, и стал решительнее.

— Вам нравится голос Борского, Лулу?

— Зачем вам это знать, Пика? Достаточно, что он нравится maman.

Лулу прищурилась и взглянула на Пику. «Она не так глупа, — невольно скользнуло в его мозгу. — Но обезьяна, Боже мой, какая обезьяна!» — и снова Лиз, хорошенькая и лукавая с искусно подмалеванными глазками, мелькнула перед ним…

«Чтобы сохранить Лиз — нужны миллионы, чтобы иметь миллионы — надо приобрести Лулу… Test vienx comrae le monde…» — соображал Пика, и глаза его стали меньше и нежнее.

— А вам нравится кто-нибудь, Лулу?

— Это нескромно, Пика!

— Но я не скажу тете, parole d'honneur.

— Тем хуже, и потом, я не боюсь никого и ничего.

«Да она преумненькая! Va! это осложняет задачу», — подумал Пика.

— Лулу! — и Пика коснулся ее худенькой и длинной, как у всех подростков, кисти, — никто вам не нравится, Лулу?

Она вдруг густо покраснела под широкими полями шляпы… Потом указывая рукой, шепнула:

— Наш мостик… Помните наш мостик, Пика?

Он решительно ничего не помнил, но сказал, что помнить, и крепче сжал ее руку.

Она еще больше покраснела, но руки не отняла. Пика начал теряться… К обществу разных Лиз, Анжелик, Мари и пр., и пр. он привык с давних пор и умел ориентироваться в их кругу. Со светской девушкой, хотя бы и кузиной, он оказывается совершенным профаном и потому был бесконечно благодарен Лулу, которая выручала его…

— Ах, я так хорошо помню этот мостик, — восторженно говорила она. — Мне было тогда восемь лет, Пика, вам двенадцать. Шел дождь, мы убежали от мисс. Мостик был маленький, в одну дощечку, теперь его расширили. Нам надо было на ту сторону… Мои ноги скользили… Тогда вы схватили меня на руки и перенесли… Нам было так хорошо тогда, Пика! Мы были дети…

В ее голосе прозвучало что то новое, болезненно-чуткое, заставившее Пику быстро взглянуть на нее…

— А теперь разве худо? Разве теперь я не могу перенести вас, Лулу?

— Нет, не то. Вы не поняли меня. Тогда вы были свободны, а теперь…

— Теперь? — как эхо прозвучал его вопрос.

— Теперь… у вас есть… ну, дама… очень красивая, для которой вы покупаете бриллианты и делаете долги… Мама запретила мне говорить об этой даме, Пика, но я не могу…

— Кто вам сказал все это, Лулу?

— Вы не рассердитесь?

— Нет.

— Marie! Она все знает. И про маму, и про вас, и про всех, Пика!..

«Ах, скверная девчонка, — мысленно выругался он, — надо быть осторожнее с нею…» И добавил вслух:

— Видите ли, Лулу! Vous etes jeune fillе, мне неудобно вдаваться в подробности, mais… enfin как могли вы думать? Эта связь — шутка… une bagatelle, о которой и говорить не стоить… Эта… как вы называете, дама давно потеряла мою привязанность… и…

— Вы свободны, как и раньше, Пика?

— Нет, теперь я не свободен, так как я люблю вас, Лулу…

— Ах! — вырвалось из ее груди свободным и радостным звуком. — Ах, Пика, благодарю вас!

Он удивленно оглянулся. За что благодарила она его — эта смуглая некрасивая девочка? Неужто в самом деле она его любить?

— Гм! Гм! и весело и смешно! Пику никто еще не любил никогда в жизни… Никто не благодарил его за любовь. Он дарил и кольца, и серьги, его трепали за это по щекам, ему отдавались, его ласкали, но ни одного коротенького «mersi», освещенного чувством.

Он взглянул на Лулу, взглянул на концы своих лакированных сапог и произнес, мгновенно обливаясь потом: