Елена Ханга - Про все

Но, проехав за шесть дней 1900 миль, отделявшие европейскую часть России от Ташкента, американцы поняли, что расстались не только с сегрегацией, но и с большинством благ современной цивилизации. На своих вводных лекциях мой дедушка говорил о примитивности экономики совет-ской Центральной Азии, но его слушатели представляли себе нечто похожее на маленький, затерянный в глубинке американский городок. А вместо этого попали в племенное мусульманское общество, в котором еще властвовали феодальные отношения.

На второй день своего пребывания в Ташкенте Джо Роун решил, что попал на съемочную площадку, когда перед ним внезапно возник едущий на верблюде узбек с саблей на боку. В 1931 году на улицах Ташкента автомобили встречались гораздо реже, чем верблюды.

На вокзале Ташкента группу встречали на арбах, открытых телегах, запряженных ослами. Отсутствие автомобилей удивило Роуна, хотя мой дедушка и предупреждал своих рекрутов, что и автомобили, и телефоны будут в большом дефиците. По дороге в гостиницу Роун отметил, какие низкие в городе дома. Поинтересовался у переводчика, в чем причина.

- Товарищ Роун, - ответил тот, - разве вы не знаете, что здесь часто бывают землетрясения?

Роун этого не знал, как, впрочем, и остальные, потому что мой дедушка на вводных лекциях об этом не говорил. Ведь он никогда не был в Ташкенте и, скорее всего, не подозревал, что Узбекистан расположен в сейсмоопасной зоне.

Вскоре после прибытия группы черных аграриев в Узбекистан большинство американцев направили на маленькую сельскохозяйственную станцию, расположенную в деревне Янгиюль*, в семидесяти пяти километрах от Ташкента. Здесь, в сельской местности, многие нормы жизни не менялись столетиями. Многоженство было правилом, а не исключением, подавляющее большинство женщин ходили в парандже (хотя советские законы запрещали и первое, и второе).

Моя бабушка взяла за труд убеждать женщин снять паранджу. Женщины в возрасте и все мужчины встречали ее инициативу в штыки, но молодым женщинам нравилось подставлять лица солнцу и ветру.

Лэнгстон Хьюз** путешествовал по Центральной Азии со своим другом, журналистом Артуром Кестлером. Кестлер ранее присутствовал на нескольких политических процессах (тогда еще открытых для посторонних) и уже более критически относился к советскому государству.

По мнению Хьюза, цвет кожи делал его терпимее ко всему советскому, от грязи в поездах до политических процессов. Разумеется, множество белых, как советских граждан, так и иностранцев, одобряли применение государством силы, полагая, что ради достижения великой цели хороши все средства.

Хьюз отмечал, что "в прежние времена Кестлер и я не смогли бы останавливаться в Туркестане в одном отеле, не смогли бы ехать в одном купе... Кестлер, должно быть, не понимал, почему я жалуюсь гораздо меньше, чем он, почему не стал возмущаться, когда в Бухаре горничная отказалась занести наши чемоданы в номер..."

Визит Хьюза в Янгиюль в 1932 году стал знаменательным событием для моего дедушки, который восхищался его поэзией. В далеком уголке Советской империи моим бабушке и дедушке не хватало того культурного и интеллектуального общения, к которому они привыкли в Нью-Йорке. Там не было ни библиотек, ни кинотетров, ни книжных магазинов, ни китайских ресторанов, ни джаз-оркестров. Ближайший город, Ташкент, находился в двух часах езды на поезде. При условии, что удавалось купить билет.

Мой дедушка и Джо Роун встретили Хьюза, когда тот стоял по щиколотки в грязи рядом с рельсами. В Янгиюле поезда не останавливались, разве что сбрасывали скорость. Так что тем, кто хотел выйти, предлагалось прыгать с подножки. Поначалу Хьюза так разъярил этот сюрприз, привычный советским гражданам, что он отказался принять участие в рождественской вечеринке, которую планировали американцы. Но к Рождеству оттаял и отобедал тыквенным пирогом и другими традиционными блюдами, которые смогли приготовить жены аграриев из местных продуктов. А проснувшись, нашел традиционный для американцев рождественский чулок с халвой, орехами, кэшью и фисташками.

Условия жизни моих дедушки и бабушки наглядно иллюстрируют тот факт, что иностранные специалисты-контрактники жили в неизмеримо лучших условиях, чем советские граждане. Американцы получили большой дом, разделенный на отдельные квартиры. Они могли покупать продукты и товары в специальных магазинах, предназначенных только для иностранцев. Это было очень кстати, поскольку коллективизация в начале тридцатых годов вызвала голод в Узбекистане и других регионах.

Эти привилегии, гарантированные иностранцам и партийной элите, противоречили идее равенства, приверженцами которой были мои бабушка и дедушка. После того как в 1936 году они получили советское гражданство, привилегий стало меньше, но кое-что все же осталось. Рядовые советские граждане, к примеру, не могли провести отпуск на лучших курортах Крыма.

Я не знаю, не могу знать, как мой дедушка объяснял эти противоречия. Я не знаю, как изменились бы его взгляды, если бы он пережил эпоху Сталина.

Но я точно знаю, что моей бабушке, которая до конца своих дней оставалась убежденной коммунисткой, всякий раз становилось не по себе, когда она получала какие-то привилегии, которыми вовсю пользовалась советская элита. Когда мне было четыре года, подруга моей матери Светлана Аллилуева предложила нам пожить на ее даче в Жуковке. Светлана и моя мать подружились еще в шестидесятых годах (из-за этой дружбы у мамы возникли серьезные проблемы после того, как в 1966 году Светлана осталась на Западе). Мама хотела, чтобы я и бабушка провели на даче несколько летних недель, но бабушке сразу не понравился роскошный дом, бдительно охраняемый кагэбэшниками. Она сказала матери, что хочет вернуться в Москву, и я уверена: причина тому - ее недовольство как привилегиями, так и полицейским контролем.

Работая в тридцатые годы на хлопковых колхозных полях, моя бабушка понятия не имела, что помогает строить общество, в котором партийные бонзы, как ненавистные ей бароны-разбойники*, будут обеспечивать роскошную жизнь своим потомкам.

УЗБЕКСКАЯ РОДИНА

В Янгиюле американцы стремились вывести новый сорт хлопка, который мог вызревать в относительно короткое узбекское лето. Около трех лет они скрещивали узбекские и американские семена, которые привезли на "Германии". Эксперимент завершился успешно. В 1935 году на колхозных полях Узбекистана выращивали новый сорт хлопка, которому для вызревания требовалось на 25% меньше времени, чем на американском Юге.

В 1934 году истек срок первого, трехлетнего контракта. Все участники группы подписали новый контракт, еще на три года, с увеличением заработной платы: многие посылали деньги родственникам в Америку (это предусматривалось условиями контракта). И хотя советские официальные лица уже тогда уговаривали американцев поменять гражданство, соглашались на это немногие.