Лидия Чарская - Вечера княжны Джавахи. Сказания старой Барбалэ

— Открывай, звезда моего неба, открывай! Отскочила задвижка. Дверь распахнулась, и стоят обе девочки, тетка и племянница: пятнадцатилетняя джигитка Бэла в своем национальном, из пестрых цветов, костюме, и красоточка-княжна, со смоляными кудрями, в белом бешмете. [13] Бешмет — кафтан. Обвили головы одной чадрой [14] Чадра — покрывало, которое набрасывают на себя женщины-мусульманки, совершенно закрывая им лицо от взоров посторонних мужчин. смотрят бойко, улыбаются лукаво и моляще.

Зачем пожаловали, баловницы-певуньи?

Сказку, сказку нам, старая Барбалэ!

— Проказницы, ночь скоро. Вишь, луна встала. Спит Гори… Соловьи поют, а вам сказку… Кш… кш… кш… прочь отсюда!.. Покой дайте старой Барбалэ!..

Засмеялась, подпрыгнула грузиночка-княжна, повисла на шее у старухи, в то время как товарка Бэла растерянно метнула из-под чадры газельими глазами.

А Ниночка ластится, воркует, вьется вьюном, лепечет, жарко целуя морщинистые щеки Барбалэ:

— Ну, солнце солнца моего, ну, бирюза души моей, ну, сердце мыслей моих, ну, драгоценное сокровище моих желаний, звезда полночная, восход багряный, цветок душистый, сладкая роза мысли моей, расскажи нам сказку, старая, милая, добрая Барбалэ!

И целует; целует без конца закорузлую черную кожу служанки.

Ну, как тут устоять перед такою ласкою, перед мольбою, перед чарующим обаянием всего существа красоточки-княжны?

И забыты вмиг дневная суета, хлопоты, усталость, заботы по дому и кухне… Все ушло, отодвинулось куда-то далеко…

— Садитесь уж, коли пришли, полунощницы, — ворчит Барбалэ, опускаясь на тахту, — будет вам сказка… Ладно уж, в последний раз… Только не простая сказка, что люди выдумали на досуге, а старинное сказание, которое деды рассказывают внукам, а те опять своим внукам, в саклях и аулах, по всему Кавказу… Садитесь, сейчас начну рассказывать…

Взвизгнула Ниночка-княжна. Козочкой взлетела на тахту, с шумом потащила за собой молоденькую тетку, прильнула чернокудрой головой к высохшей груди Барбалэ, чмокнула в самые губы старуху. Потом снова вспрыгнула, серной метнулась к окну, распахнула его широко…

Тени от исполинских чинар, лунный свет, аромат роз и азалий и песнь соловьиная, поздняя песнь, ворвались в горницу… Точно огромный фиал сладких благовоний розлила в природе восточная красавица-ночь. Душисто, нежно и царственно-прекрасно ступала она по саду…

Задумалась Нина… Задумалась Бэла… И старая Барбалэ задумалась тоже. Чарами ночи сковало всех троих — старуху и детей.

Но не надолго. С трудом оторвалось от чаши сада и темного неба побледневшее от восторга личико Джавахи и, все залитое мягким сиянием месяца, скрылось на груди Барбалэ.

Дрогнувший голосок шепнул тихо:

— О, как хорошо! О, моя родина! О, мои восточные ночи! О, мои звезды, чинары и розы!.. Говори мне скорее печальные сказки, Барбалэ! Говори, рассказывай о горе людском и бессилии, о славных подвигах бесстрашных жителей наших гор, о выходках горных разбойников — душманов, о чем хочешь, но только скорее, скорее… или я умру от нетерпения!..

Погладила морщинистой рукой старуха головку своей баловницы и дрожащим голосом произнесла:

— Слушай, княжна Джаваха, слушай, роскошный бутон черной розы, алмазная роса жемчужных цветов, и ты, Бэла, первая красавица среди лезгинских невест, слушайте обе…

Тихо стало в горнице… Только изредка доносился оттуда, из сада, через открытое окно, шелест ветерка и нежные звуки соловьиной песни…

Старая Барбалэ начала свой рассказ…

Высоко, высоко вздымаются горы… Над ними синее небо и престол Всевышнего, белые облачка, дымчатые покровы ангельских одежд. Под ними бездны, жилища горных духов, гнезда шайтана и черных стражей его… А между вершинами — хребты, горные тропинки и уступы, быстрые потоки речные, нежные благоухающие долины, полные душистых горных цветов…

В этих долинах, крошечных, свисших над безднами, пас когда-то мальчик Бессо своих коз и баранов.

Был Бессо юн и смел, как молодой орленок из высочайших гнезд Дагестана, и силен, как барс весною, и быстр и ловок, как серна гор…

Тело его, бронзовое от загара, опалено кавказским щедрым солнцем, обветрено родимыми ветрами смуглое пригожее лицо. Он сирота — Бессо и ходит в лохмотьях. Он — пастух. Аул кормит его за то, что он пасет баранов и коз… Но богаче богатейшего бека, наиба селений, он, Бессо… Эти горы — его.

Это небо синее, как волны далекого моря, — тоже его.

И тропинки, и горы, и бездны — все принадлежит ему одному, Бессо. Бог, Создатель мира, как он богат, этот Бессо!

Ему кажется, что Творец вселенной поставил его земным царем над всей этой роскошной природой.

Ему кажется, что для него синеет небо, для него благоухают азалии в долинах, для него звенят и пенятся гордые, быстрые потоки гор. Да, он царь!

Над ним Бог, под ним бездна. Все, что во круг — царство Бессо и его коз.

Нынче день выдался на славу. Горы дышат и молчат. Цветы поют, благоухая, и потоки журчат ленивее и тише. Алмаз слился с бирюзою, небо и солнце заключили союз. Дышать трудно под палящими лучами ликующего светила.

Пробовал петь Бессо — не поется. Пробовал завивать венки из азалий и роз — руки сами собой опускаются от жары. Истома и лень сковывают все тело.

Опустился на берегу горного потока, залюбовался новыми калабанами, [15] Калабаны — грузинская обувь. мягко охватывающими его ноги.

Хороши калабаны, очень хороши. У сына самого горного духа наверное нет таких…

Сталь мечтать Бессо о том, как хорошо наряжаться каждую неделю в новую обувь, чтобы и по виду казаться владыкой этих высей и пропастей… Стал мечтать и в мечтах незаметно уснул.

Сладкие сны ему снились в этот знойный полдень. Само небо, бездны и дикие розы ущелий нашептывали ему их…

Проснулся. Смотрит кругом: нет его коз близко, ушли козы. Вон, позвякивая колокольчиками, разбрелись они по зеленеющим уступам гор.

Вскочил на ноги Бессо. Плеснул студеной струей из потока себе в лицо, метнулся догонять стадо.

А козы, точно нарочно, все дальше да дальше в ущелье бредут. Словно и не слышат призывных криков пастушонка.

Совсем в незнакомые места попал Бессо… Потемнело в ущельях. Точно темной чадрой окутались горы, точно призрак старого горного духа прошел по узким тропам. В незнакомое место попал Бессо. Вокруг него затеснились исполины-утесы, зашумели глуше нагорные ручьи… И еще потемнело.

Дрогнуло сердце Бессо. Как собрать стадо, как найти дорогу в аул?

Крикнул было…

Веселым эхо отозвались горы.

Точно кто засмеялся, дразнясь.

И вдруг — легкий, чуть слышный, душу надрывающий стон прозвучал близко-близко.

— Горный дух! — в ужасе прошептал Бессо, — я попал в его владение! Чего доброго не выбраться отсюда.