Борис Хазанов - Побег

"Вы интересуетесь ботаникой?"

Вагон покачивался, я сидел рядом с незнакомкой, пристойно отодвинувшись, скосив глаза, пытался прочесть испанские надписи. Мне хотелось говорить, как бывает в дороге, когда вдруг тянет на откровенность перед случайной спутницей, которую никогда больше не увидишь. Блаженное тепло, уют и чувство безопасности после дороги, которую я проделал. Мне хотелось говорить о себе. А она то ли слушала, то ли о чем-то думала и рассеянно листала альбом.

"Я..." - проговорил я и запнулся. Я должен был вспомнить, кто я такой. Наконец выпалил:

"Я сбежал из тюрьмы. Можете себе представить?"

"Из какой это тюрьмы?" - спросила она равнодушно, не поднимая головы от книги.

"Решетка была подпилена. Я сидел в одиночке. Представьте себе, за вами все время наблюдают. И все-таки... Ха-ха!"

Мне стало весело. Я потер ладони.

"Но теперь она уже далеко!"

"Кто - она?"

"Моя тюрьма!"

"А это, - она перевернула страницу, - известно вам, что это такое?" Она говорила с сильным акцентом.

"Конечно, - сказал я. - Psilocibe mexicana. Вы... - Я повторил свой вопрос. - Вы - ботаник?"

Она наконец взглянула на меня, лучше сказать, смерила меня взглядом.

"Это вас не касается".

"Извините. Я надеюсь, что не слишком стеснил вас. Проводник сказал, до утра. До ближайшей станции..."

"Вы не можете меня стеснить. В сущности, тут никого нет".

Очевидно, она имела в виду свободную верхнюю полку. Так я понял ее слова.

Я показал на картинку в книге.

"По-моему, он здесь выглядит слишком большим".

"Разве вы его когда-нибудь видели?"

"Видел. На самом деле это чахлый грибок вроде поганки. А молодые экземпляры напоминают, м-м..."

"Вы хотите сказать - напоминают фаллос?"

"Да".

"Это фаллос бога".

Помолчав, я спросил:

"Послушайте... если я только не ослышался. Вы сказали, здесь никого нет. Кроме вас и меня?"

"Кроме меня. Мне хотелось проверить. Теперь, - она захлопнула альбом, я в этом не сомневаюсь. Кстати, о каком утре ты говоришь?"

"Проводник сказал..." - пролепетал я.

"Для него утро, может быть, и настанет. Для тебя - никогда".

Я воззрился на нее. Эта женщина говорила мне "ты", что могло означать определенную степень интимности, что ли. Вместе с тем я уловил в ее словах презрение. Не исключено, что она сама прошла через что-то подобное. Вопрос в том, существовала ли она на самом деле. Ведь если меня, как она выразилась, "не было", то не могло быть и женщины. Словом, я сделал вид, что не расслышал, не разобрал ее акцента, но на самом-то деле - вот что интересно, - на самом деле я прекрасно все понял. Повторяю, я был в ясном сознании. Соитие с божеством не лишило меня рассудка. Собственно, это и позволяет мне отчитаться сейчас в том, что я пережил.

Трудность рассказа в другом: в языке. Мое сознание не только освободилось от второй кантовской формы созерцания вещей, оно отделилось от языка. Поэтому мне едва ли удастся подобрать выражения, адекватные этому опыту. Коротко говоря, дело обстояло так: я был - и меня не было. Поймите меня правильно: я не настолько свихнулся, чтобы не чувствовать себя, свое тело, и в то же время испытывал странное отчуждение. Я отделился от самого себя, бежал из своего Я - и в каком-то другом пространстве наблюдал за собой, сидевшим в ночном купе рядом с незнакомой женщиной, в поезде, который мчался сквозь ночь.

Только так можно было объяснить метаморфозу времени. Точнее, исчезновение времени. Я пребывал в безвременье. Моя спутница не ошиблась: это была бесконечная ночь. И можно сказать, что вагон покачивался, колеса вращались, локомотив несся, посылая вперед слепящие струи прожекторов, - на одном месте.

Я спросил: "Как тебя зовут?"

"Зачем тебе знать?"

"Ты испанка?"

"Мой отец испанец. Я смешанной крови".

"Тебя не интересует, кто я такой?" В ответ она умехнулась и покачала головой.

Она сказала:

"Тебе, наверное, хочется вернуться".

"Вернуться куда?"

"К себе, куда же".

"Как тебя звать?" - спросил я снова.

"Меня зовут Соледад".

"Послушай... А откуда, собственно говоря, тебе известно, что..."

Я хотел сказать, откуда ей известно об опыте с погружением.

"Не люблю глупых вопросов. Но имей в виду. С нашей верой не шутят".

"Ты же католичка", - возразил я, показывая глазами на крестик у нее на шее.

"Католичка, да. Одно другому не мешает".

"Ты говоришь о...?"

"Я говорю о том, что ты принял причастие. Ты причастился божественной головки Теонанакатля".

Я рассмеялся.

"Ах вот оно что. Уверяю тебя, все гораздо проще. У меня есть один знакомый. Будущее светило психофармакологии".

"И я знаю, - продолжала она, пропустив мои слова мимо ушей, - что тебя снедает желание, не зря мы здесь с тобою наедине..."

"Донья Соледад, - пробормотал я, - такая мысль не приходила мне в голову, то есть, я не решался об этом подумать... но если этого требует обычай... отчего бы нам не попробовать..."

"А ты уверен, что у тебя получится?" - быстро спросила она.

"Уверен? - проговорил я, несколько сбитый с толку. - Конечно".

"Вот видишь. Бог вселился в тебя. Ты охвачен вожделением. Но ты - это не ты. В сущности, тебя уже нет".

Мне показалось, что она смотрит на меня с насмешкой; я спросил:

"А... там об этом тоже написано?"

"Где - там?"

"В хронике этого монаха".

"Не знаю, о чем ты говоришь. Не знаю никакого монаха. Хорошо, - сказала она сурово. - Тебе надо выйти. Я должна раздеться".

Я стоял у окна в вагонном проходе и смотрел в темноту. Стоял тот, кем я был. Сейчас, думал он и думал я. Сейчас войду и увижу ее антрацитовые глаза. Ее смуглую кожу при свете ночника. Почти непроизвольно, подчиняясь зову, который был сильнее меня, я взялся за ручку купе, посмотрел в обе стороны тускло освещенный вагон слегка пошатывался, что-то свистело вдали, это летел встречный поезд - и надавил ручку. Мне показалось, что купе закрыто изнутри. "Донья Соледад..." - тихо сказал я. Ворвался свист. В окнах гремело и мелькало.

"Это я. Откройте..."

И дверь открылась. В купе никого не было. Исчезли ее вещи, не было альбома на столике с ночником. Обе полки, аккуратно застланные, ожидали пассажиров.

Странно сказать: я был разочарован, удивлен... но не очень. Я вышел в тамбур. Отворил дверь. Дождя не было.

Поезд несся вперед, не сбавляя скорости, и вместе с тем (чему тоже не следовало удивляться) я видел внизу под вагонной площадкой неподвижную насыпь. Я сошел на насыпь. Поезд стал удаляться. Ветер разогнал тучи, в черном небе стояла серебряная луна. Оглянувшись, я с трудом мог различить вдали мачты железной дороги. Остался позади овраг. Я перемахнул через стену.

Меня занимал вопрос, как я доберусь до веревки, но кто-то уже позаботился об этом, к стене цитадели была прислонена лестница. Я протянул руки, стараясь не свалиться с шаткой лестницы, поймал конец, оттолкнул ногой лестницу и закачался на веревке. Над собой я видел висящую раму. Сколько-то времени спустя - это далось мне не без труда - я добрался до окна. Ни о какой галлюцинации не может быть и речи; все это время я владел собой.