Василий Белов - Чок-получок

Сейчас вопрос был адресован мне. Я сказал, что ни Джойса, ни Кафку не читал, что у меня не было для этого ни желания, ни времени.

— Джойса и Кафки тоже не было, — очень к месту добавила Тоня.

Но я поторопился мысленно похвалить жену. В ее голосе прозвучали отдаленные, оскорбляющие меня нотки уничижения. Она как бы просила собеседника извинений за мою неосведомленность. Ей даже не приходило в голову, что я не испытывал никаких сожалений по поводу того, что я не читал Джойса. То есть я пытался как-то читать этого самого Джойса. Несколько лет тому назад она «на два дня» приносила его домой. Джойс показался мне таким занудой, что я с трудом прочитал страниц двадцать и на другой день с облегчением забыл о нем. И вот теперь Тоня словно бы извинялась перед этими пижонами за мою интеллектуальную неполноценность…

Меня вновь разбирала обида на жену и злость на самого себя за то, что позволяю себе злиться и обижаться.

— Конечно, в магазинах нет ни Джойса, ни Кафки. Их не достанешь. — Я неожиданно для себя обернулся к Тоне. — А Пушкин есть? Лермонтов есть?

Она удивилась вначале, затем обиженно отвернулась и не ответила. Она всегда спешит поскорее обидеться, чтобы не отвечать на вопрос или не продолжать неприятный для нее разговор. Я чувствовал, что завожусь, но не мог остановиться. Я знал, что был здесь одинок. Сашка меня не мог поддержать, ему хотелось стрелять по бутылкам, а жена, как и всегда, почему-то считала своим долгом не поддерживать, а бороться со мной.

— При чем здесь Пушкин? — произнес Вадим, а Тоня торжествующе хмыкнула.

— Вот именно, при чем. — Меня понесло. — Важно что в магазинах нет Кафки и Джойса. А то, что нет Лермонтова и Пушкина, на это начхать! Подумаешь, велика беда.

— В библиотеке Пушкина тоже нет? — спросил Вадим и, поправляя в костре головешку, как бы случайно взглянул на Тоню.

Она уловила его взгляд, я почувствовал это. Она еле заметно пошевелила одним плечом, она как бы выражала извинения за неотесанность своего мужа.

Кровь бросилась мне в голову.

Я был раздавлен одним этим презрительным движением плеча. Я хотел верить в свою ошибку, ждал ее голоса, но я не ошибся. Все было так, как есть. Она не проронила ни слова. Обида и горечь сжимали мне горло, пальцы мелко дрожали. Я удивился тому, что мой голос прозвучал спокойно и даже буднично:

— В библиотеках много кое-чего есть. А вы попробуйте подписаться на Пушкина. Или хотя бы купить двухтомник.

Барс, который, видимо, как Цезарь, мог одновременно писать, читать и разговаривать, вдруг отстранил Алку и обратился ко мне:

— Знаете что?

— Что?

— Не будем. — Глаза его блеснули в темноте и впрямь как у барса. — Не надо, понимаете?

— Что не надо?

— Это самое… Хватит.

— Что хватит? — вне себя заорал я и вскочил. — Что?

Он словно бы только и ждал моего крика. Он сокрушенно развел руками, кротко улыбнулся, затем отвернулся и с демонстративным спокойствием заговорил с Алкой. Я посмотрел на всех по очереди. Сашка пьяно хмыкнул, подал мне бутылку пустую и, заикаясь от алкогольной отрыжки, сказал:

— С-с-старик, метни, а? Только в воздух.

Я взял бутылку и сильно швырнул ее вверх. Сашка вскинул ружье, раздался выстрел. Бутылка упала в траву целехонька.

Алка заверещала от восторга и запросила «бабахнуть», все оживились. Я затаил обиду куда-то далеко-далеко и попросил закурить. Вадим, подавая «Кент», посмотрел на меня, как мне показалось, с дружелюбным сочувствием. Он взял из палатки свою двустволку и предложил стрелять как можно дальше и пулями по недвижимой цели. Голубев пошел устанавливать мишень. Но в сумерках уже за двести шагов бутылка была невидна. Сашка подошел ближе, надел ее горлышком на ольховый сучок и вернулся к костру. Бутылка слабо мерцала от лунного света. Тут же решено было устроить соревнования по стрельбе.

— Куда вам столько жаканов? — удивился Голубев, когда Вадим принес свой патронташ.

— Мечтали сходить на медведя. Барс, ты будешь стрелять?

Барс кивнул.

— Тоня, а вы?

Моя жена выразила желание стрелять. Ночью, по недвижимой цели, из двустволки «Бюхард» пулей шестнадцатого калибра. Я улыбнулся: чего не сделаешь ради гостей!

Решили тянуть жребий, чтобы установить очередность стрельбы, а Барс громогласно объявил, что для победителя у него в рюкзаке найдется неплохой приз. Он выдрал из записной книжечки шесть листочков, написал на них номера, скатал их в трубочки, бросил в берет и поднес мне:

— Тяните!

Я сказал ему, что колхозники, когда делят покос, тянут еще и второй жребий: кому «тянуть» первому.

— Да? — Это «да» было точь-в-точь как у моей жены. — Но ведь так можно тянуть и третий жребий, кому тянуть второй. И так можно без конца тянуть жребий.

— Конечно. По-моему, все мы только и делаем, что тянем жребий, кому первому тянуть предыдущий.

— Это интересная мысль, — заявил Барс. — Что ж, сделаем еще шесть номеров…

Я взял из берета бумажку и развернул: на ней красовалась жирная единица. Сашка зарядил и подал мне двустволку, я выстрелил и промазал. Мне не хотелось смотреть, как моя жена целится из ружья. Было почему-то и смешно, и горько, я вспомнил гоголевскую тетушку Ивана Федоровича Шпоньки. Ту самую тетушку, которая любила палить по уткам… Выстрелы, гремевшие один за другим, наконец смолкли. Барс торжественно вручил бутылку шотландского виски Сашке Голубеву, который, несмотря ни на что, оказался лучшим стрелком.

Костер запылал с новой силой.

— А сколько осталось патронов? — спросил Сашка после дегустации.

— Шесть штук, — ответил Вадим. — Медведю еще вполне хватит.

— Шесть? — Алка прервала разговор с Тоней. — Нас тоже шесть.

— Хочешь сказать, что можно сыграть в рулетку? — Вадим сходил в палатку и натянул свитер.

— А что такое рулетка?

— Это, Аллочка, такая офицерская игра.

— Ой! — Алка захлопала в ладоши. — Сыграем, Вадик, а? Ну, пожалуйста!

— Что ж… Я не прочь. Только в этой игре женщины не допускаются. И вообще, в ней могут участвовать только царские офицеры.

— Почему? — Теперь уже моя жена заинтересовалась рулеткой. — Как она проходит, эта игра?

— В барабане браунинга семь патронов. Он крутится, как и любой барабан. Так вот, где-нибудь после пирушки остаются семь человек. Выбрасывают из барабана патроны… Но не все семь, а шесть. И пускают браунинг по кругу…

Обе они глядели на него, как зачарованные. Я впервые наблюдал такое откровенное проявление женского любопытства.

— И что дальше? — не поняла Алка.

— Ну, что, — Вадим отхлебнул из стакана. — Каждый по очереди приставляет дуло к виску и спускает курок. Кто-то из семи должен погибнуть.

— Ужас! — Алка передернула плечиками.

— Не все ли равно, где погибнуть, — сказал Барс, — сейчас, скажем, на вечеринке или завтра в атаке?