Сергей Хитун - Дворянские поросята

На Рождество, в главном зале Клуба, силами госпитального персонала была представлена разнообразная музыкальная программа, внесшая праздничную атмосферу и сильно подбодрившая больных. Праздники соблюдались как и прежде, с той только разницей, что рождественские подарки всем раненым от Клуба, непременные в предыдущие годы, розданы не были. Оставшиеся в живых члены-покровители были разорены или находились в заключении.

Встреча Нового Года (1918-го) у Ш-ых была шумная и многолюдная. На председательском месте, за большим столом в столовой, сидел какой-то видный Московский комиссар с шапкой темных волос на круглой голове, бритый, средних лет, в коричневом френче. Петр, Кусов и Володя явно уделяли ему особое внимание. Он же ел и пил с аппетитом, лаконично отвечал на вопросы, отводил в сторону свои чуть выпуклые серые глаза, когда встречался с моими и больше молчал, куря папиросу за папиросой. Только один раз, когда кто-то поднял разговор о надежности охраны Москвы в эту праздничную ночь он, как бы между прочим, рассказал как он объезжал посты на окраинах города и фейерверке? у одного орудия обратился к нему с просьбой: "Товарищ комиссар, дозвольте пальнуть хучь в небо, шоб буржуй не спал". Как бы этим доказывая горячую готовность постовых пострелять даже без всякого повода.

Некоторая напряженность гостей от присутствия комиссара постепенно исчезла с количеством выпитого. Говорили громко, много, перебивая друг друга, смеялись. На конце длинного стола нестройно пели революционные песни.

Пришла Эсфирь с Наташей - молодой, румяной, черноглазой племянницей ее квартирной хозяйки. За столом уже все говорили сразу и каждый наслаждался звуком своего голоса и собственной речью. Молчали только самые молодые Наташа и я. Вчера я был с ней в кинематографе, где в течение 2-х сеансов в темном зале, выяснились наши "взаимные интересы".

Улучшив удобный момент, мы ускользнули от общего стола в соседний с столовой будуар. Там мы продолжали молчать... Среди объятий и горячих поцелуев, в моих стараниях сделать эту вишеньку, казачку-барышню, "совсем ручной, я слышал голос Эсфири, теперь уж с хрипотцой, провозглашавшей тост за Каледина !

Январь 1918 года принес неутешительные и тревожные новости всем несогласным с действиями большевиков.

Учредительное Собрание было разогнано и члены его арестованы. Бывшие министры Временного Правления, Кокошкин и Шингарев, находившиеся в заключении в Петропавловской крепости, серьезно заболели. Доктор убеждал их оставаться в своих казематах ради их личной безопасности. Но они попросились в госпиталь, где оба были зверски застрелены на другой день в их же кроватях.

В том же январе, дом Ш-ых постигло неожиданное несчастье: в полночь явились два большевистских комиссара с четырьмя вооруженными солдатами. Объявив всех присутствовавших под арестом, они приступили к обыску.

Бумаги Петра из всех ящиков его письменного стола были вывалены на пол. Что они искали в них, я не знал. По-моему мнению, он был беспартийным преследующим только свои коммерческие дела, они может быть, не соответствовали декретам новой власти.

У моей тети Сони, матери Нины и вдовы генерала, за всю ее долгую жизнь арест, обыск и ссылка были связаны с понятием о политических преступниках, боровшихся с ее правительством. В твердой уверенности, что никто из ее близких не мог принадлежать к этой группе неблагонадежных, она следовала по пятам комиссаров с трагично-нелепыми словами:

- Что вы!.. что вы!.. Господь с вами... Какие же мы революционеры?!

- Мама! - остановила ее, чуть не плача, Нина. Даже комиссары заулыбались.

Вместе с моим удостоверением личности были найдены два незаполненных бланка с штампом моего Военно-дорожного Отряда. Очевидно, это оказалось большим козырем в руках обыскивающих. Один из них, горбоносый, ушастый, с злыми мигающими глазами, заикаясь от возбуждения, сразу же стал угрожать мне всеми высшими мерами наказания вплоть до "гниения заживо в Бутырках" если я не признаюсь, что эти два бланка предполагалось заполнить фиктивными именами и вручить бывшим офицерам, которые пробирались на юг в анти-большевистскую армию Каледина.

В свое оправдание я сказал, что это правда: я уговорил писаря Отряда выдать мне пару не заполненных бланков. В это смутное время было опасно передвигаться с офицерскими документами по стране среди толпы враждебно настроенных солдат. Закончив свою защиту словами о моей непринадлежности к никаким организациям направленным против существующей власти я добавил, что по счастью мне не пришлось скрываться под вымышленным именем.

Молодой комиссар продолжал свои угрозы, обвиняя меня во лжи как "бандита прижатого к стенке". Обыск продолжался. За шкафом в коридоре, где Франк прятал свое имущество, солдаты нашли четыре тысячи Романовских рублей. Больше всех был изумлен Петр, приютивший Франка как бедняка в своем доме при кухне.

Хотя мы были уверены, что ничего антиправительственного не могло быть найдено этим обыском, все же Петр, Франк и я были выведены солдатами на площадку лестницы, где в слегка открытой двери соседней квартиры мелькнуло заплаканное лицо Наташи. Уже когда мы спускались по лестнице до нас донесся строгий голос тети Сони:

- Завтра... сама буду хлопотать... о вашем самоуправстве... перед начальством... И еще что-то, заглушенное расстоянием и топотом ног.

Факт незначительный, но и необычный для того смутного времени в России был тот, что за рулем автомобиля, в который нас всех втолкнули, сидела женщина.

Но действительно характерным для тех хаотических большевистских действий было то, что у меня в кармане моих галифе оставался заряженный 45-го калибра Кольт. Меня они не обыскали...

На шестом этаже бывшего отеля, на Лубянке в комнате, куда меня одного ввели, я, к своему большому удивлению, увидел Кускова и Володю. Они засыпали меня вопросами: кто был арестован в доме Шек-ых и при каких обстоятельствах? Я доложил обо всем подробно.

Они проявили какое-то удовлетворение, узнав, что Петр был заключен от них отдельно. Выведав от меня все что их интересовало, они стали меня игнорировать, как бы отделяясь от меня их прежним престижем выборных от полкового и ротного комитетов и тем самым определяя свое заключение как просто временное недоразумение. О причинах их собственного ареста они умолчали. В течение девяти дней мы трое сидели в этой пустой комнате, без вызова на допрос. Спали на паркете пола с шинелью под себя и на себя. Кормили нас раз в день водянистой рыбьей похлебкой с куском черного хлеба.

Однажды, проснувшись по-видимому в хорошем настроении, Кусков и Володя со смехом затеяли борьбу. Молодой комиссар легко подмял под себя пожилого. Тот вскрикнул от боли: крючок Володиной шинели довольно глубоко разорвал ноздрю Кускова. Вызвали часового. Раненного перевязали там же в отделе скорой помощи, но на допрос все-таки не вызвали. Оба сидели молча, Кусков с видом пострадавшего, Володя с виноватым видом.