Сергей Хитун - Дворянские поросята

Автомобильная команда пользовалась большой популярностью у обитателей станиц, сел и деревень. Как только наша команда решала остановиться на ночь в каком-нибудь пункте, являлись владельцы лучших домов и изб с предложениями приютить нас в горницах, а также предоставить их обширные дворы для автомобилей.

Мы уже знали, в чем была суть этого предупредительного гостеприимства.

Мужчины подсылали жен просить "вот этой самой пустяковины, что в машину заливаете - помажешь больное место и сразу полегчает"...

Чтобы завести мотор по утрам в начавшиеся морозы, нужно было проделать довольно сложную процедуру: налить бензину (из специально для этого случая ограниченного запаса) в контрольные краники и в карбюратор, снять провода, облить спиртом мотор, зажечь его спичкой и караулить, пока голубое пламя лижет холодные стенки цилиндров, в то же время, ваш помощник несет кипяток из избы, чтобы залить его в радиатор, после чего он же убирает жаровню с горячими углями из-под картэра, иначе было бы невозможно, из-за загустевшего масла, даже повернуть мотор за заводную ручку (у нас не было самопусков).

Тыл отступавшей армии прикрывался бригадой полковников Степанова и Захарова, но иногда красные партизаны налетали с боков и угоняли мало защищенные обозы и отдельных станичников.

При внезапном налете на деревню, в нескольких верстах от главной дороги, где ночевало 8 наших автомобилей, красные не смогли завести холодные моторы. Они прострелили чугунные блоки моторов и перерезали все шины у 7 машин. Восьмая спаслась только потому, что, привезя тифозных штабных рано утром, легко завелась, благодаря все еще теплому мотору. Этот французский дорогой семиместный лимузин мы называли "гостиница Пэжо", потому что состав его пассажиров постоянно менялся.

Прикомандированный к моей команде начальник корпусной службы связи вдруг "исчез" и с ним укатили на сторону красных двенадцать его мотоциклетчиков.

Узнав о такой двойной потере, один умник из Оперативного отделения штаба, как бы вскользь, заметил, что за эти "оплошности" начальника автокоманды (т. е. меня) нужно отдать под военно-полевой суд. Не получив поддержки от других и, усевшись на складной скамеечке в "гостинице Пежо", умник больше вопроса о моем наказании не поднимал.

Штаб армии передвигался на двух трехтонных грузовиках со скамейками вдоль бортов их платформы. На одном ехал начальник штаба армии генерал-майор Зайцев с женой и адъютантом и несколько офицеров, ускоренного выпуска Академии генерального штаба г. Томска.

Генерала Зайцева адмирал Колчак назначил главой миссии с подарками хивинскому хану, которого надо было привлечь на сторону Сибирского правительства. Эти подарки - особой ценности, кавказскую шашку и мешки с серебром везли под охраной бородатых урядников на другом грузовике.

Стояли осенние холода с утренними заморозками, кругом была унылая степь, но дорога была твердая, хорошо утрамбованная, грузовики без пневматических шин, катили бодро, без нудных остановок для смены шин, делая в среднем 200-250 верст в день.

Недалеко от Сергиополя навстречу нам подкатил двухместный открытый автомобиль. За рулем сидел сам атаман Анненков, в своей чистой, своеобразной, колоритной (немного бутафорской) форме. На папахе его спутника мы прочли: "С нами Бог и Атаман".

Генерал Зайцев подошел к атаману, который даже не вылез из-за руля.

Разговор между ними был чрезвычайно короток.

Очевидно, атаман был уже хорошо осведомлен о той массе измученных, больных и выздоравливающих воинов, из которых состояла теперь Оренбургская армия.

Он быстро увел свои части в Копал. Дутов со своим отрядом особого назначения (личный конвой) отправился поспешно в Лепсинг, а мы влились в корпус генерала Бакича, который уже вел переговоры с китайцами об интернировании девяти тысяч своих солдат в Чугучак...

Хотя кругом свирепствовал тиф, я им пока не заболел. Как острили штабные было два чемпиона, устоявших против тифа: генерал Бакич, потому что русская вошь не кусала иностранцев, (Бакич был серб) и начальник автомобильной команды, который "заспиртовался", благодаря постоянной близости с бочками со спиртом.

Но и мой "номер" тоже подошел... Давая инструкции мотоциклисту, я стоял рядом с ним, пока он разогревал свою машину нашим ежедневным способом, а именно: набирая горячую смесь из бака шприцем, он обливал ею оба цилиндра мотора, а затем зажигал спичкой. Когда голубое пламя готово было потухнуть, солдат подбавлял горючего, набирая его снова из бака тем же шприцем, подбрызгивая прямо в пламя. Очевидно, во время этих движений из бака на огонь и снова в бак, он перенес огонь на конце шприца в бак. Из отверстия бака вырвался огненный столб и мы оба как горящие факелы, бросились в разные стороны.

Фуражка и поднятый меховой воротник спасли большую часть моей головы от ожога. Катаясь в сугробе, я смог, благодаря рукавицам, уберечь руки от ожогов, сбивая пламя упорно лизавшее намокшую материю моего полушубка.

На мотоциклетчика навалились двое, стоявших вблизи и быстро погасили огонь своими шинелями.

Через два дня после случившегося меня стало покачивать на ходу. Я знал, что теряю "чемпионство". Было это или в связи с полученными ожогами, или же попросту одна из больших вшей забралась в мое белье, пока я мылся в дымной бане несколько дней тому назад.

Передав автомобильную команду, большая часть которой за отсутствием горючего, уже передвигалась быками или верблюдами, начальнику связи корпуса, я попросил, чтобы меня довезли в деревню Андреевку, недалеко от китайской границы.

Деревня только что проснулась. Бревенчатые избы глядели закопченными стеклами. Вдоль улицы стояли телеги с невыпряженными тощими лошадьми, с верблюдами, у которых горбы повисли на сторону.

Около школы, где расположился госпиталь, дымилась походная кухня, вокруг толпились солдаты с земляным цветом лиц и в утерявших всякий цвет шинелях, которые не расстегивались 2-3 месяца подряд. Это были выздоравливающие.

Сестра в тулупе и в сапогах, с запавшими глазами и лицом обтянутым желтой кожей, разливала суп...

Ели тут же, у котла. Тащили котелки в избы тем, которые еще болели.

Под навесом школы, как поленница, лежали трупы. Большинство без сапог.

Хоронить некогда - земля мерзлая.

Я вошел в просторную избу, занятую комендантским управлением. Пока сопровождавший меня солдат устилал соломой место на полу и укладывал мой вещевой мешок вместо подушки, я видел, как вошедший с котелком бородач уговаривал кого-то на печи:

- Похлебай, Асентий, авось полегчает! А Асентий, со стеклянными глазами бредил степями Оренбургской губернии, умирая в двадцати верстах от границы Китая.