Владимир Хлумов - Графоманы

- Да брось - какая твоя болезнь, так, переутомление. А отчего переутомление? Как раз от недостатка витаминов. Ты не нюхай, а ешь, в них железа много, нам как раз железа не хватает. Размягчаемся, нервничаем, на всякие второстепенные факторы здоровье гробим... - Гоголь-Моголь умолк, почувствовав, что клонит не туда и решив как-то развлечь друга рассказал историю.

- Ох и случай сегодня приключился. Сколько работаю в метро, а такого не припомню. Въезжаем с моста на станцию, смотрю - мужик один на самом краю платформы стоит. Мне еще напарник крикнул: "Глянь - чудило, как стоит!" Я, конечно, просигналил на всякий случай. Мне даже показалось отступил мужик. А когда остановилсь, слышу - шум, гам, дежурный флажок подняла. Представляешь, Коля, этот человек таки свалился. Ударило его сильно, кровища. Нам рассуловитаь некогда, расписание... Скончался бедняга...

- Погиб? - переспросил инженер.

- Убился насмерть.

- Как он выглядел?

- Ничего особенного, пожилой, интеллигент.

- Нет, я имею ввиду - там, на платформе - как он?

Гоголь-Моголь удивленно посмотрел на инженера.

- Я не рассматривал. Вообще не люблю мертвых.

- Значит, умер?

- Да, -как-то неуверенно сказал Гоголь-Моголь. Ему опять показалось, будто опять заехал не туда. - Не думай о нем, это я, старый дурак, несу черт те знает чего, нашел о чем рассказывать, но сам понимаешь, такой случай редкий. Жалко его, конечно, жил себе человек, мечтал, планы строил... - утопист взял яболоко и с треском надкусил. Давно забытый вкус напомнил о других временах года.

- Эх, когда эта проклятая зима кончится?

- Зима? - встрепенулся инженер, - Разве сейчас на улице зима?

- А чем наша весна не зима?

- Тяжело мне, Гоголь. Ты не уходи, ладно? - попросил Богданов с мольбой глядя на товарища.

- Я и не собирался, не волнуйся. Сейчас чайку попьем. Давай-ка поставлю. - Гоголь-Моголь налил в чайник воды и зажег теми же спичками плиту. - Не грусти, - продолжал успокаивать утопист, черт с ним, с этим ученым собранием. Ты свое дело сделал, а истина рано или поздно сторонников найдет себе. Главное, знай работай дальше для блага отечества ведь ты талант, Коля, пойми, прочувствуй, а с талантом везде хорошо.

Инженер было запроотестовал, но Гоголь не дал ему и слова сказать.

- Знаю, знаю, начнешь сейчас скромничать, отказываться, мол какой я гений, а я и спорить не буду, меня агитировать не надо, я уж пожил среди людей, разобрался - что к чему. Меня теперь не проведешь. А то распишут - и такой и сякой, и все он предвидел, и все понимал по-особому, и в детстве на скрипке играл, и черт-те как не по-нашему мозги у него устроены. Чепуха. Просто мужик был нормальный, понимал все как надо, не приспосабливался, и сам не навязывался, и взглядов своих не навязывал. Жаль только - немного таких людей. А почему? Потому что не верят в себя, думают, чего бы такого на себя напялить, какую такую гримасу состроить, чтоб остальные в нем необычайные приемущества заподозрили. Вот и ходят в масках с каменными лицами. Так и разыгрывают театр. Тот певец вылезет на сцену, глаза выпучит, щеки раздует, ручонками машет, ля-ля-ля - одним словом, стальное горло. А копни его поглубже - все в себе поломал, жалко даже. Потому и придумывают: стили, течения, жанры. Чтоб каждому зверьку по клетке, а каждому царьку по государству, хочь и маленькое, а свое. Нет бы сказать просто, что все дрянь, чепуха, выверт. Ты понимаешь, Коля, не верят в себя, обидно. Я не знаю, кто это придумал, зачем? Другие из зала смотрят, да и я так могу, думают, даже лучше, раздувать щеки и к тому же ушами двигать.

- Больно строг ты к людям, - упрекнул инженер.

- Время строгое наступает, контрольный опыт начался, эпоха проверяемости. Еще пару сотен лет - и баста, поезд дальше не пойдет, просим освободить вагоны!

- Что за проверяемость и кто опыт ставит? - спросил с напряжением инженер.

- Кто? - переспросил утопист, не понимая, какие тут могут быть затруднения. - Ты, например, я, все мы. Вот пришел бы, например, тыщу лет назад человек и объявил: все вокруг субстанция воды и пламени. Поди его опровергни. Ведь он на слова наплюет, акргументы растопчет, мол, верую и все тут. Еще и филосовскую школу организует, последышей читать-писать по-своему научит. Они ж еще тыщу лет процветать будут, потому как проверить некому. Сейчас, конечно, по такому вопросу сомнений нет. Конечно, теперь с водой и пламенем никто и не суется, сейчас ветвистее накручивают. Какая-нибудь всеобщая классификация населения годков сто продеражться только и сможет, а потом розог пропишут. Тут и выяснится, что есть объективная потребность, а что графомания. Тогда уж двигай не двигай ушами - бестолку, катись на свалку истории, здесь и выйдут наперед нормальные люди, которым прикидываться противно.

- Ох, не знаю, как тыщу лет назад, а сейчас вода и пламень оченно злободневны.

Гоголь-Моголь в недоумении принялся тереть длинный нос.

- В каком смысле?

- В смысле, что чайник кипит, - инженер улыбнулся.

Настроение инженера пошло на поправку. Беспредметные шараханья товарища, его смелые экскурсы в историю возымели самое благотворное влияние на самочувствие Богданова. Проклятый город с неестественной растительностью покрывался налетом критического реализма и уходил на второй план. Гоголь-Моголь любил рассуждать, а инженер любил его слушать. Вообще инженер любил рассказчиков. Здесь была привычка, здесь было преклонение, почти святое, приобретенное за долгие годы невольного общения.

- Как твой трактат о всеобщем равнодействии? - подогрел инженер друга.

Гоголь-Моголь бросил заваривать чай.

- Ооо, бомба! Только тяжело идет, статистических данных не хватает.

- Но ты давай поспешай, - приободрил Богданов.

- А куда спешить? Я уже опоздал, теперь лет через сто только и напечатают. Ладно, чего жаловаться, - Гоголь вяло махнул рукой. - Пятнадцать лет писал, и еще пятнадцать попишу. Но все равно - бомба. У меня тут такие мотивы появились - пальчики оближешь, сейчас пишу главу: идея, как оружие массового уничтожения.

- Слишком уж публицистично.

- Да, именно, понимаешь, нужно все разжевывать, иначе ничего не поймут, не захотят понять. Перестали люди верить, что им могут что-то толковое сказать. Все же корячатся, формы изобретают, стили разные, а почему? Мыслей новых нет, считают, что все уже давно придумано-перепридумано, сказано-пересказано, остается только в другом разрезе. Потому что кто-то погорячился и сказал, мол, и тыщу лет назад все было тоже - и любовь, и красота, и ненависть. А я утверждаю - ничего подобного. По-другому было, не знаю уж, лучше или хуже, но по-другому. Но это ж каких-то тыщу лет, это же - тьфу, наплевать-растереть, а мильен не хочешь? Мильен годков всеобщего счастья, а? голова не кружится, во рту не пересыхает? а не хочешь, к примеру, мильен лет мрачного средневековья? Что, противно? Нужна новая надежда!