Анатолий Хулин - Дедлайн (фрагмент)

- Я уже вижу эти тупые тексты в пресс-релизах! - сообщает Магомед, морщит лоб и начинает указывать пальцами на несуществующую газетную вырезку, - Впервые... Лично участвовал в освещении обеих кампаний... Психический шок... Убийственная, смертельная ирония... Настоящий герой своего трудного времени...

- Чушь какая, - говорю, - Я совсем не об этом...

- Да не ломайся ты, как целка! - смеется Магомед, хлопает меня по плечу здоровенной спецназовской лапой, а после серьезно так добавляет, - Короче, задание. Хочешь вешать в Интернет - вешай. Пиарь сам себя - под псевдонимом, смотри, не балуй. Но к самим текстам относись, как к черновикам, понял? Как если бы это просто ты фигачишь в компьютер - а кто-то это тайно смотрит, но никак тебя не смущает. Плюй на их дерьмовые рейтинги, слышишь? Книга - это когда берется, открывается и до последней точки не закрывается. Там свой подход к редактуре, свой тембр, своя настройка... Короче - не буду тебя учить. Роман - это полковой похоронный марш. А твой Интернет - это просто Моцарт играет гаммы на балконе, а случайные прохожие головы задерут, так он им чижика-пыжика сымпровизирует. Говно, короче.

- Честно говоря, - отвечаю, - Мне что так, что эдак. Однако продолжаю оставаться быть благодарным за предложение, на которое я постараюсь ответить, когда закончу работу. Яволь, мой женераль.

- Вольно! Ну вот. Доброе слово и кошке приятно, - Магомед явно доволен своим пьяным заблуждением о наличии у меня какого-либо мнения по поводу его деловой книгоиздательской активности.

Какое может быть мнение? Если ты уже там, на этих бугристых - пыльных или размокших от дождя - чеченских дорогах, и носишься, через весь позвоночник наадреналиненный, и ловишь абсурднейшую по кайфу эссенцию неживотной свободы. Перед которой любой пафос - меркнет, молчит и нервно курит где-то на обочине так называемой жизни. И не надо никого убивать - а если смерть принять, так сколько угодно ее вокруг. принимай - не хочу. Хорошо жить, когда даже перед мертвыми не стыдно, и ни что живое не может больно напрячь или напугать. Еще бы радости побольше, поогромней - другим дарить - да здоровья себе сохранять...

И мы с Магой поехали бухать как следует - по-идиотски поехали бухать. Будто бы создавать в московском пространстве российский римейк страха и ненависти далекого, несбыточного Лас-Вегаса.

3. Курган-мурган. Кусок третий.

"На курган-мурган

Прилетал три птичка

Один хорька,

Второй суслик,

Третий - зайка земляной", - пропел я, и добавил после картинно опрокинутой рюмки, - Песенка прибалтийских наемников зимы девяносто четвертого.

- Бензин. Душа горит, - сказал уже серьезно осовевший от коньяка Магомед, - А зачем ты ее мне пропел? Что я, прибалтийских наемников, что ли, не знаю?

- Тех - нет, - сказал я, - Их в доме подвзорвало, бомбой или ракетой, не помню. В доме остались мои запасные носки и майки, замоченные в тазу, и ножик китайский. А я побежал смотреть на первую убитую западную журналистку. Голландскую, кажется. Еще удивлялся - за каким хреном симпотные девушки из Амстердама сюда прутся? Она одна такая всего была, мне потом рассказали. У меня с этого поэма начинается, "Буддист в Чечне". А песенка - эпиграф. Дескать, возвращаюсь от голландки - а дома нет, одна воронка, и песенка вьется над ней. А? Почти художественный вымысел.

- Вот оно что... - сказал Магомед, и сделал вид, что ему грустно, Третий тост. Не чокаемся. За немников, кстати, тоже... За всех погибших в бою, святых и подонков, наших и чужих. Пусть хоть т а м не воюют...

Он показал пальцем в потолок какого-то безымянного бара на Чистых прудах, и мы молча выпили.

И здесь продолжать разговаривать о литературе не хотелось совсем. Чего о ней говорить? В детстве все почти что ненормальные люди что-либо пишут. Кое-кто потом, нахватавшись резких болезненных впечатлений, связанных со смертью и шизофренией, поступает в разные бессмысленные творческие ВУЗы, переживает, пьет, пишет невсамделишние - о-го-го! - рассказы, посылает пьесы на конкурсы драматургов, получает премии, переводится, издается на других языках, получает письма из Франции, потом перестает. Потом он едет в трамвае, а заплатить ему нечем, подходит контролер:

- Ваш билетик. Нету? Платите штраф. Нету?

- Я роман пишу, - говоришь угрюмо, - На Букера.

Ошарашенный такой глубинной и непонятной, как ему кажется, несправедливостью, контролер молча проходит мимо. Едешь дальше. Дописывать роман.

Года три уже его кропаешь - а толку? Себе не веришь, переписываешь, бьешься через два месяца на третий, болеешь, лечишься, размениваешь взгляды и структуру - а война уходит в прошлое, и, наконец, все ясно. Ехать снова и по настоящему. По писательски. Не отвлекаясь на постороннее. Ничего, короче, кроме жизни и смерти. А то - диалоги длинные, противно читать, и канва слишком запутанная лично, без отстраненности, и герои все одинаковые, в гроб просятся чуть что, и приключения надуманные, и слог безболезненный. С другой стороны - у тебя хоть что-то есть за душой. А то пошлешь сотню страниц в "Сбагриус", а там говорят без энтузиазма:

- И что там дальше?

- Да все, - говоришь, - Как на самом деле. Аванс давайте. Не меньше штуки-полторы...

- Так у вас же первый! - изумляются, - Тысячу рублей дадим, разве что, после половины. И восемь процентов роялти. А вообще нам бы в стиле трех товарищей, что-то такое. Например - три друга встречаются после войны. Вспоминают, едут снова.

- У меня товарищ один, - говорю, - Но он такой контуженный, что больше никуда не поедет. А у вас была возможность получить классику за копейки - но вы ею бездарно не воспользовались. Олигархи духа...

Идешь в "Пегас-Ко" - та же бадяга. Синопсис не утверждают. А ведь в синопсисе четко сказано, что "во второй части романа герой, избавившись от всех мешающих ему в реальности проблем, все-таки попадает в Чечню и дальше происходят самые невероятные вещи, вроде поедания галлюциногенных грибов на старом мусульманском кладбище, горячие политические дебаты с бухими омоновцами, наблюдение за расстрелом пленных, удачное избежание зиндана, риторический спор с шайкой мюридов, воспоминания о настоящей любви, вскрытие старого невроза, связанного с самоубийством личного дедушки-полковника, штурмовавшего Берлин, удачное возвращение в Москву, посещение могилы дедушки и так далее по тексту до катарсиса в последней главе." Им этого мало? Идиоты какие-то. Да и я сам, с ними, похоже, тоже - уже такой же. Пока поймешь, что за деньги ничего не сработает - целая эпоха пройдет. Почти тридцатник стукнет - а ты все дурак дураком. Теперь-то уже нет, ясное дело. Чего об этом всем вспоминаю? Говорил же, что все по барабану, без привязанностей.

- Убился шишками, что ли? - спрашивает Магомед, - Полчаса коньяк не пьем. Я сам-то убился, конечно...