Александр Хургин - Какая-то ерунда (сборник рассказов)

- С креста его сняли, что ли?

Подумал, и наверху что-то страшно ухнуло, дверь убежища ржавыми петлями взвыла, девица вертлявая в черном мини появилась. Папку к остреньким грудкам прижала и пропищала, что суд идет. Поглядел Сидоров - так и есть. Спускаются в подвал три мужика в мантиях, двенадцать без мантий и два вохра скамью подсудимых тащат. Спустились, расположились посредине подвала и заседание продолжают. Прокурор требует обвиняемого покарать так, чтоб другим неповадно было.

- В правовом государстве, - говорит, - все перед Законом равны должны быть. Как в общей бане. Пусть даже обвиняемый этот - министр МВД. И в качестве смягчающего обстоятельства, - говорит, - требую не принимать во внимание тот факт, что подсудимый в свое время застрелился и на данный момент является мертвым, так как в правовом государстве все должны быть равны перед Законом.

Суд, конечно, его заслушивает, адвокат протестует, девица это в папку записывает, а все убежище присутствует в качестве публики. И БОМЖ присутствует. И слушает, как суд идет. А потом говорит Сидорову:

- Меня, - говорит, - тоже недавно судили.

- И много дали? - Сидоров его спрашивает.

- Вышак дали, - БОМЖ ему отвечает. - А что они еще могли мне дать?

- Как же вышак? - Сидоров не верит. - Вы что, побег совершили из мест заключения? Или, может, воскресли?

БОМЖ насупился, буркнул: "Вроде того", - и от Сидорова отвернулся. Сидоров хотел все же уточнить, как этот БОМЖ оказался в бомбоубежище, в котором и для приличных людей мест не хватает, но тут бомбежка кончилась. Хотя отбоя еще не давали. Наверху тихо, а отбоя не дают. Выжидают. И здесь, внизу, выжидают. Шевелятся, но не выходят. Сидят. Человек какой-то тем временем мыло и сахар предлагает по договорным ценам. И соль со спичками. Сидорову всего этого не надо, у него запас, а люди стали строиться, очередь занимать. В основном женщины, но подошли и трое мужчин хлипковатых, похожих друг на друга, как родные братья. И это интереснее всего - у одного бородища от самых глаз растет, другой интеллигентскую бородку носит - клинышком, у третьего вообще одни усы, а все равно похожи. Выяснили они, кто последний в очереди и пристроились в хвост. Первый бородатый постоял и говорит:

- Возьмем, я считаю, соли и спичек.

- И мыла, - говорит второй, который с клинышком. Но усатый им возражает:

- А вот этого, - говорит, - мы позволить себе пока не можем. Я правильно говорю?

- Архиправильно, - бородачи с ним соглашаются. - Разумеется.

Наконец, отбой тревоги дали, и Сидоров наверх поднялся. Постоял, пока глаза к свету привыкнут и к трамвайной остановке пошел. А трамвай приехал забитый под самую завязку. Сидоров тогда на колбасе уселся и талон на компостер передал.

- Товарищ, а чтоб до Смольного добраться, где слазить? - сзади кто-то сильно интересуется.

Сидоров оглянулся и видит, что его за плечо трехпалая рука теребит. Зеленоватая. Он глаза поднял, а с крыши гражданин свисает маленький, в форме не то водолаза, не то железнодорожника. И тоже зеленоватый. Сидоров прикинул в уме остановки и говорит:

- На следующей.

Зеленоватый ему "благодарю" сказал и дальше свисает. Трамвай остановился, а он все равно свисает. Видно, знает, что еще не доехали. Или, может, увидел сверху, что из-за угла отряд революционных матросов выдвинулся и путь трамваю перегородил.

Серьезные хмурые люди с пулеметными лентами на кожанах зашли в первый вагон и стали билеты проверять у пассажиров. А безбилетников выводили, ставили к стенке и фотографировали аппаратом "Кодак". Зеленоватого тоже с крыши сняли и вывели. Наверное, он без билета ехал. А когда оба вагона насквозь проверили, хмурые серьезные люди трамвай покинули, командир с фотодокументами ознакомился и приказал на картон их нацепить под заголовком "Они обворовывали Мировую Революцию" и картон тот приказал на кабину вагоновожатого повесить, чтоб всем гражданам хорошо было видно. Матросы приказ исполнили в точности, и отряд на заранее подготовленную позицию отошел. А в трамвае после этого фотографирования свободнее стало, и Сидоров с колбасы в вагон перебрался. Там впереди, у окна, место было. Он на это место перебрался, и трамвай, разболтанными внутренностями громыхая, дальше покатился, по маршруту. Но у Сидорова почему-то настроение испортилось. Он смотрел в окно равнодушно на холодное Садовое кольцо и ничего его взгляда не задерживало. Афиши разве только пестрели повсюду. Американца какого-то, Ростроповича.

- А вот интересно, этот их Ростропович, какой национальности? медленно думалось Сидорову, и он медленно ехал в своем трамвае. - Загадочная страна Америка, в простейшем национальном вопросе, и тут черт ногу сломает.

На Крещатике рядом с Сидоровым мужичок сел, по последней моде одетый в спортивный костюм вечерний, в туфли на манной каше и в куртку типа "Аляска". Фигура у мужичка была полная и расплывчатая, и все это на ней выглядело как-то неубедительно. Но мода есть мода. Мужичок устроился поудобнее, капюшон опустил на спину и оказался Петром Сергеевичем. Сидоров его обнял, расцеловал и про жену Леночку сразу начал расспрашивать - где она и как. А Петр Сергеевич говорит:

- Она, - говорит, - врагом оказалась.

- Да что вы! - Сидоров от ужаса прямо содрогнулся. - Неужели, говорит, - шпионка?

- Хуже, - говорит Петр Сергеевич, - она аборт себе сделала. И следствие пыталась по ложному следу направить, выдавая преступление против партии и народа за невинный выкидыш. Представляете?

Тут Сидоров к самому уху Петра Сергеевича наклонился и спрашивает у него шепотом:

- Какая, - спрашивает, - сволочь на Леночку донесла?

А Петр Сергеевич ему отвечает:

- Я.

- И правильно, - Сидоров говорит. - Зло надо наказывать беспощадно. Вы со мной согласны?

Петр Сергеевич был, наверно, согласен, потому что он спиной в сидение вжался и захныкал. И ногами засучил. Юноша, железными шипами украшенный, увидел это и спрашивает у Сидорова:

- Чего это с дядей?

- Пустяки, - Сидоров ему объясняет охотно. - Жену у него посадили.

- Фигня, - юноша на это реагирует. - Его бы в Афган! - и сплюнул на пол. И наушники надел. И из них музыка ударила комариная. В трамвае лязг, стук, скрежет, а он ничего этого не слышит. Из-за наушников. Музыку слышит, а больше - ничего.

Таким вот образом и доехал Сидоров до поликлиники. Доехать, доехал, а там - никого нету. Ни больных нету, ни врачей. Окошко регистратуры только открыто, а возле него БОМЖ стоит - тот, из бомбоубежища, знакомый. Приблизился Сидоров к окошку и кусок разговора БОМЖа с регистраторшей застал.

- Ну, а болеешь-то ты чем? - спрашивала регистраторша.

- Душой болею, милая, - БОМЖ ей отвечал.

- С душой - это не к нам, - учила его регистраторша. - С душой - это на Игрень. Игрень знаешь? Всесоюзная здравница. В двадцать первый автобус садись - прямо до приемного покоя довезет. Там тебя быстро вылечат.