Максуд Ибрагимбеков - И не было лучше брата

Это наблюдение он собирался в будущем использовать для иллюстрации тех самых бесед, к ведению которых Джалил-муаллим чувствовал призвание и готов был начать их при .первом же удобном случае.

Собака, черная кавказская овчарка с какой-то посторонней примесью, спала на матрасике у лестницы на веранду. Она открыла глаза, когда он встал над нею, без всякого выражения посмотрела на Джалил-муаллима и снова задремала.

Джалил-муаллим, тихо ступая, поднялся на веранду, прошел на кухню, достал из холодильника кусок требухи, накрошил ее в миску, добавил хлеба и вернулся во двор. Собака лениво встала, подошла к миске. Джалил-муаллиму очень хотелось, чтобы собака помахала хвостом. В конце концов, каждый человек имеет право на то, чтобы его собака махала хвостом, когда ее хозяин дает ей есть. Собака в два приема проглотила содержимое миски и, несколько раз лакнув воды из стоящего здесь же тазика, легла снова. Джалил-муаллим пнул ее ногой, отчего собака привычно коротко взвизгнула и попыталась отпрыгнуть, но помешала веревка. Джалил-муаллим привел ее домой еще крошечным щенком, первое время он ее отпаивал молоком, а спустя некоторое время стал регулярно покупать для нее на базаре обрезки мяса и требуху. Держал ее в чистоте, превозмогая чувство брезгливости, купал каждую неделю.

Очень серьезно относился к ее воспитанию, строгость, по его мнению, он применял по необходимости и справедливо. Зря не наказывал, ну а в тех случаях, когда это требовалось, скажем, нагадил щенок там, где не положено, или залаял посреди ночи, тогда бил его Джалил-муаллим специально заведенной для этой цели плеткой так, чтобы позвоночник или какую-нибудь кость не повредить. Когда заслуживал этого пес - обязательно отмечал, гладил, давал конфету.

Вырастил. Редко кто так за собакой ухаживает, и ведь не бог весть какая порода - помесь. И что самое обидное - выросла собака в доме Джалил-муаллима, на его корме вымахала чуть ли не с волка ростом, а за хозяина его не признает.

Как почувствует, что он в дом, сразу в кусты или куда подальше, смотрит на него, а глаза у нее безрадостные. Никто этого и не замечал. Ни домашние, ни соседи. Кому интересно, на кого как собака дворовая смотрит, службу хорошо несет - и ладно! А Джалил-муаллиму обидно: ко всем собака ласкается, хвостом крутит, слюной истекает от радости собачьей и любви, а как его завидит - стоп. На привязь он ее вчера посадил, целый вечер она на другой половине двора провела, хлебом не корми, только отпусти ее на половину брата. Раз пять Джалил-муаллим делал вид, что не знает, где пес, и свистел, и "Боздар!" в полный голос кричал - никакого внимания. Пришлось сына послать за ним.

Еще хуже срам, мальчишка его домой тянет, а пес всеми четырьмя лапами упирается, чуть из ошейника не вылез. Как будто не домой ведут, а на живодерню. Дал ему как следует плеткой, чтобы в следующий раз неповадно было, Боздар и рычал, и что-то в горле у него яростно клокотало, а укусить не посмел. А Джалил-муаллиму хотелось, чтобы укусил его Боздар, забил бы тогда его, может быть, насмерть, по справедливости.

Джалил-муаллим еще раз пнул его ногой и пошел в дом за вещами - самое уже время было идти в баню. От безмятежного настроения, в котором он пребывал при созерцании ульев, не осталось и следа. "А то, что он на ту половину бегает, понятно, нарочно его приманивают, мне назло, все шлюхи этой дела, другую собаку со двора бы палкой прогнала, а эту приманивает, лишь бы мне неприятность сделать". Он зацепил брюки за гвоздь, непонятно по какой причине высунувшийся из ступени, и с маху разодрал по шву обшлаг. Джалил-муаллим почувствовал, как все его существо охватывает темная бессмысленная злоба, непонятно против кого и чего направленная; стиснув зубы, он зашел в дом и, вернувшись с молотком, встал на ступеньку с торчащим гвоздем. Удар молотком прозвучал оглушительно, совершенно чуждо и страшно для этой абсолютной тишины раннего воскресного утра. За первым ударом последовал второй... Наверное, для спящих интервал между ними длился гораздо больше, чем на самом деле. Возможно, кто-нибудь за короткое мгновение после первого удара, показавшееся ему нескончаемым, увидел душный кошмар с землетрясением или атомной войной, также возможно, что второй удар стер в памяти это видение, оставив на его месте рубец, который, прежде чем заживет и исчезнет в будущем, заставит человека не раз вздрогнуть во сне и покроет его кожу липким холодным потом... Джалил-муаллим вколачивал гвоздь все глубже и глубже, он бил изо всех сил по шляпке гвоздя, уже еле видной в центре впадинки, которую образовала сплющиваемая молотком древесина. И с каждым ударом ему казалось, что, следуя таинственным законам теории знакомого недоучки - фельдшера, злоба медленно отпускает его горло и одеревеневшую левую часть груди и плеча и перемещается по напрягшейся руке-проводнику через онемевшее запястье и горячую ладонь в самый конец головки молотка.

Звуки разносились на многие кварталы вокруг, и от каждого удара поднималось вверх пульсирующее кольцо шума, стремительно расширяющееся по мере взлета, удары учащались, и кольца, взлетающие одно за другим, образовали гигантский сачок, в самом низу, в самом центре которого сидел человек, проснувшийся в это прекрасное тихое утро раньше всех. Он, не оборачиваясь, слышал и чувствовал, как вскакивают перепуганные люди на половине брата, он знал, что, если обернется, увидит сквозь негустую зелень живой ограды лицо своего брата, смотрящего на него с изумлением и вопросом.

Он не стал оборачиваться, а поднял глаза на дверь своего дома, встретился со взглядом жены, стоящей в дверях в ночной рубашке, отложил молоток, поздоровался и медленно прошел мимо нее за саквояжем с чистым бельем.

- Я ступеньку прибивал, - вернувшись из комнаты с чемоданом, сказал Джалил-муаллим жене. - Очень это опасно, когда на лестнице нет ступеньки. По-моему, я имею право забить ступеньку собственной лестницы. И самое подходящее время для этого - утро, я не обязан ждать, когда проснутся люди, привыкшие спать до полудня. Может быть, я кого-нибудь побеспокоил этим? спросил Джалил-муаллим.

- Нет, нет, - сказала торопливо жена, - я и так собиралась встать.

Джалил-муаллим спустился по лестнице, повернулся к жене.

- Я приду через два часа, ты, пожалуйста, извини, я совсем забыл, что еще рано, - сказал Джалил-муаллим. - А стук, наверно, был в комнате слышен?

- Ничего ни с кем не случится, - сказала жена, - оттого, что ты два раза по гвоздю ударил! В конце концов один раз в жизни в своем доме ты тоже можешь что-то себе позволить.

Только продолжали еще у него сжиматься холодные пальцы рук и не удавалось никак остановить тик, ритмично сокращающий всю кожу на щеке, под правым глазом.