Максуд Ибрагимбеков - История с благополучным концом

- Вот! Посмотрите на него! - собственный голос показался ему очень звучным, позже выяснилось, что он и на самом деле говорил громко, во всяком случае, по словам Халиды, ей казалось, что Рауф говорит в микрофон. - Он уходит! Ему не интересно, как закончится суд и что будет с человеком, которого он потребовал посадить на пять лет, посадить в тюрьму! - Все головы повернулись в сторону прокурора, который, густо покраснев, замер на месте и уставился на судью, но тот, даже не взглянув в его сторону, ждал, что скажет дальше подсудимый.

На возвращение прокурор потратил секунд десять-двенадцать, каждая из которых показалась Рауфу приятной и поэтому чересчур короткой.

- Дорогой товарищ прокурор, наверное, не знает, что такое пять лет. За пять лет люди получают высшее образование, за

пять лет строят водопровод, даже война длилась всего четыре года, а этот дорогой товарищ прокурор хочет на целых пять лет

посадить в тюрьму человека. За что? - Рауф обвел взглядом зал и увидел, что его внимательно слушают. - Я спрашиваю, за

что? Даже на фотографии видно, что это не орел и не павлин, а очень противная птица, за которую заплатили огромные деньги, причем валютой. Разве это не преступление, выбросить государственные деньги за какую-то паршивую птицу, для которой приходится привозить из-за границы корм, и тоже на валюту? Наш дорогой товарищ прокурор сказал, что я ее съел! Это

клевета! Разве у нас голод, чтобы такой человек, как я, стал есть что попало? Допустим, я ее' все-таки съел. Надо мне за это

давать пять лет?.. Удивляюсь, что такого молодого человека назначили прокурором. Он же ничего еще не повидал, жизни не

знает. В то время, как его сверстники строят БАМ и электростанции, он сразу же после института устроился на работу в

самом центре города для того, чтобы несправедливо обвинять людей. Надо еще проверить, как он сюда устроился и кто его

устраивал! - Последние слова Рауф произнес с расстановкой и медленно в оттого они прозвучали особенно веско. - И потом

надо быть политически грамотным, читать газеты. Давайте подумаем, кому на руку все это дело? После того, как меня обвинили в воровстве, я про эту птицу все узнал. Ее зовут киви, и она живет в Новой Зеландии. Этих птиц там столько же, сколько у нас кошек, не меньше. Житья от них там нет, по ночам забираются в дома и воруют еду. - Рауф, посмотрел на членов

суда. - Вы понимаете, что они о нас подумают, как узнают, что за одну такую птицу человеку дали пять лет?! Разве это правильно?

Нужные слова отыскивались сами и свободно ложились на язык, он говорил и чувствовал при этом, что каждое слово его проникает в сознание людей, что весь зал, превращенный в единое целое им, Рауфом, с напряженным вниманием слушает и будет слушать его, пока он говорит. Это было совершенно неизведанное чувство, отдаленно напоминавшее испытанное в детских сновидениях сладостно пугающее ощущение полета.

Рауф кончил говорить и сел. Он ждал, что кто-нибудь, судья или прокурор, сделает ему замечание за резкий тон выступления, но этого не произошло. В полной тишине судья спросил вполголоса что-то у заседателей, а затем обратился к Рауфу:

- Вы признаете себя виновным?

Вопрос был настолько неожиданным и до того не соответствовал состоянию высокой взволнованности, переполняющей Рауфа, что единственно правильный ответ он сумел найти не сразу.

- С одной стороны, да, а с другой, - если хорошенько подумать, то, конечно, нет, - громко, уверенным тоном сказал он, и судья, полу прикрыв тяжелыми веками глаза медленно качнул головой в знак того, что он все понял именно так, как хотелось Рауфу.

Суд удалился на совещание, оставив взволнованного Рауфа наедине с залом, который казался ему теперь заполненным преимущественно людьми сочувствующими и доброжелательными. Это ощущение было подкреплено неизвестно откуда-то вдруг появившимся официантом Сабиром, который приблизившись к скамье подсудимых, успел, прежде чем его оттеснил конвоир, пожать Рауфу руку, сказав, что после этой речи он еще раз понял, какой тот замечательный и мужественный человек.

Разумеется, при всем этом Рауф несколько не рассчитал, что неожиданно появившийся ораторский талант может заставить суд оправдать его, и тем не менее состояние эйфории не только не ослабевало, а еще усилилось, когда, украдкой бросив взгляд в сторону жены, он обнаружил, что она смотрит в его сторону с выражением восхищения и жалости. Не удержавшись, он все-таки спросил у Арифа, может ли повлиять на судью его выступление, и тот дал ответ, после которого Рауф сделал вывод двумя вариантами, начисто исключающими любой третий, благоприятный для Арифа, ибо в соответствии с ними он выглядел либо человеком завистливым, либо же невежественным в своей профессии адвоката. И еще Рауф подумал, что, может быть, сделал в свое время ошибку, не окончив вместе с Арифом юридический факультет.

Все встали, когда вошел суд. Почти одновременно с судьей и заседателями откуда-то сбоку вынырнул прокурор, и по его расстроенному лицу Рауф догадался, что настоять на своем ему не удалось. Это подтвердилось почти сразу же после того, как судья огласил решение, согласно которому Рауф приговаривался к двум годам тюремного заключения и денежному штрафу в размере двухсот рублей.

Особенно тяжелыми показались первые дни, но позже, немного свыкнувшись с новым образом жизни, Рауф научился по-другому относиться ко многим обстоятельствам, а кое-что стал постепенно расценивать даже как везение. Именно удачей было то, что его направили отбывать срок в колонии, находящейся на территории республики, и ничем другим, как двойным везением невозможно было истолковать тот факт, что среди вновь прибывших заключенных отыскался лишь один, чей возраст, солидная внешность и агрономическое образование позволили в соответствии с требованиями тюремной администрации, занять ваканатное место одного из помощников главного садовода внутреннего парка с небольшой оранжереей. И этим человеком оказался Рауф. Работа была не тяжелой, а в хорошую погоду казалась даже приятной и обладала свойством погружать человека в глубокие раздумья об окружающем мире и о себе.

С Арифом он увиделся через два месяца. его адвокат был очень сердит и не старался этого скрыть.

В начале Рауфу это очень не понравилось, но выслушав Арифа, он был вынужден признать за ним некоторые права на это. Вести, привезенные Арифом, были действительно неприятными и заключались в том, что против Рауфа возбуждено новое уголовное - по осквернению могил. Обвинители - ближайшие родственники покойного Мамедзаде Шейды Газанфар оглы - доказательно утверждали, что Рауф и его сообщник Сабир, не пожалев для этого денег, наняли людей и те, осуществляя их гнусный замысел, резцом и краской вывели на могиле надпись, лживо утверждающую, что известный своими мужскими достоинствами в Пиршагах и за их пределами Шейда Газанфар оглы Мамед-заде при жизни был женщиной, и не потомком знаменитого рыбака Газанфара-киши, а какого-то неизвестного Бегляра, что также наносит тяжкое оскорбление безупречной чести матери Шейды Газанфар оглы, ныне также покойной, Алмас-ханум, женщины верующей и в высшей степени порядочной, а заодно и всем многочисленным здравствующим родственникам Мамед-ваде.