Рустам Ибрагимбеков - Парк

Матисс зарделась, захлопотала.

- Садитесь, прошу вас. Ой, сколько всего накупили... И маслинки... Молодцы, мальчики.. Люся очень обрадуется, она их обожает...

- Дочка, - шепнул брат, и стало понятно, что он имел в виду, когда спрашивал про Шопена. - Работы сразу покажешь или потом, после ужина?

- Потом, потом, - кокетливо отмахнулась Матисс.

Брат согласился, но дал понять, что огорчен таким решением.

- Все мы таковы, - сказал он с грустью. - Сперва утоляем голод плоти, а потом уже голод духовный...

Обе бутылки водки опустошаются мгновенно, после чего Шопен, удивительно похожая на мать, исполняет на расстроенном пианино "Красный Октябрь" что-то напоминающее "Собачий вальс". И глубоко удовлетворенный брат засыпает тут же за столом.

Последние слова его обращены к Матиссу:

- Покажи юноше работы...

Мать и дочь приволакивают ярко раскрашенный деревянный чемодан, откидывают крышку, и я вижу довольно симпатичных гипсовых собачек с аккуратной прорезью между ушами.

- Даже неудобно, - смущенно, но не без тайного удовлетворения демонстрирует свои произведения Матисс. - Ему очень нравится, - нежный взгляд на спящего за столом, - они все сенбернарчики. Он очень любит эту породу...

Попытка разбудить брата заканчивается безуспешно, даже отвечая на мои вопросы, он продолжает спать.

Матисс объясняет, что в такое время выбраться отсюда трудно. Дочь хранит молчание: она вообще молчаливый человек, недовольное выражение не покидало ее лица весь вечер.

В комнате кроме стола и пианино стоит диван (деревянная полочка над ним уставлена сенбернарами матиссовского производства) других спальных мест не видно.

- Он всегда за столом спит, - поймав мой взгляд, успокаивает Матисс. Сейчас я постелю... Ложитесь, отдыхайте спокойно...

Просыпаюсь от сдавленных и монотонных женских криков. Кто-то кричит сквозь крепко стиснутые зубы. Или же рот зажат рукой... Братец продолжает спать...

Бросаюсь к двери, в которую, уложив меня спать, удалились Матисс и Шопен.

В большой темной комнате с двумя нетронутыми кроватями никого нет. Миную еще одну дверь и с разбегу утыкаюсь в какую-то мягкую, податливую, но непреодолимую преграду. Справа мелькает полоска света; дергаюсь к ней и, уже пробившись в комнату, понимаю, что дверь занавешена ковром...

Я в комнате не один. На полу верхом на ком-то сидят Матисс и Шопен. Матисс методично и без злости наносит удары по чему-то мягкому (звук ударов шлепающий). В такт ударам вскидываются чьи-то ноги и раздаются крики, приглушенные рукой Шопена. (Она сидит на плечах существа, подвергаемого экзекуции, и, по возможности, мешает ему шуметь.)

Восседающая на пояснице жертвы Матисс увидела меня сразу, но прежде чем я успел ее остановить, наносит еще несколько ударов.

- Что вы делаете?! Как вы можете?! - взволнованно вопрошаю я, оттаскивая мать и дочь от третьей представительницы прекрасного пола - девицы лет семнадцати с совершенно спокойным и нисколько не удивленным моим появлением лицом.

- Знает собака, чье мясо съела, - мрачно роняет Матисс, направляясь к двери, украшенной ковром. Шопен хранит молчание, но оторвать ее от жертвы труднее, чем мать, - свидетельство ее большого внутреннего темперамента...

Вслед за Матиссом она возвращается в комнату, где за столом преспокойно продолжает спать братец. Дамы, налив из вскипевшего чайника по стакану чая, бодро его выпивают. Я стараюсь не задавать вопросов, но кое-что они сами высказывают, когда схлынула первая волна возбуждения,

- Будет знать... - сказала Матисс.

- Стерва, - согласилась Шопен.

- А кто она? - спрашиваю я.

- Сама знает, - опередив мать, буркнула Шопен.

- Кровь нашу сосет... - Слезы навернулись на глаза Матисса; все же она более чувствительная натура, чем ее дитя. - Ну, спите, не будем мешать...

Уснуть удалось довольно быстро. Должно бы быть наоборот, из-за обилия впечатлений, но, видимо, сильно устал...

Теперь ему обязательно, просто позарез нужно предупредить своих о том, что вернется домой поздно. Иначе они будут беспокоиться. Второй двухкопеечной монеты у меня нет, поэтому по дороге к Счастливчику делаем огромный крюк отец его живет в самом конце бульвара, в Доме ученых.

Остаюсь у фонтана, бьющего из разинутой пасти длиннохвостого дракона, и он, еще раз извинившись, исчезает в подъезде, украшенном сложным резным орнаментом.

Над драконом в позе, опровергающей все анатомические законы, изогнулся витязь с мечом. И витязь, и дракон, и дом с бесчисленными арками и колоннами появились в конце сороковых годов, но теперь кажутся памятниками древней старины. Особенно дом.

Какие, оказывается, нежные отношения у них в семье, сколько взаимной заботы и внимания - не предупреди он, что задержится, жена просто места не найдет от беспокойства... Ну что же, так, наверное, и должно быть, если любят друг друга.

Вижу, как к подъезду подъезжает черная "Волга". Вылезший

из нее невысокий мужчина в сером костюме направляется к фонтану. Узнаю его не сразу и главным образом по ощущению какой-то внутренней робости, которое возникает по мере того, как он приближается. Какой он стал маленький, просто вдвое уменьшился! Или всегда был таким?

Четко очерченное лицо не выражает ничего, кроме подчеркнутой уверенности в том, что все-и самое хорошее, и самое плохое в этом мире - он уже испытал и ничем его не удивишь.

Интересно, узнает меня? Вряд ли. Сколько лет уже не виделись? Не менее десяти. После того как они переехали, я, конечно, еще бывал у них, но он редко выходил из своего кабинета. А после женитьбы Друга уже было не до встреч...

Здороваюсь, Кажется, все-таки узнал. А может просто принял меня за одного из своих бывших студентов. Сколько он их повыпускал за это время! Десятки тысяч, наверное.

Замедляет шаг. Останавливается.

- Как поживаешь?

- Спасибо. Неплохо.

Почему мы его так боялись в детстве? Ведь он ни разу даже голоса не повысил ни на Друга, ни на нас,

- Его ждешь? Кажется все-таки узнал.

-Да:

- Рад тебя видеть.

- Спасибо.

Ощущаю вдруг, что ему действительно приятна встреча, со мной. Внешне это никак не выражается, ну, может быть, чуть-чуть потеплели глаза. И все же не уверен, что он меня с кем-то не перепутал.

- Как поживаешь?

- Спасибо. Нормально.

Вглядывается в меня, словно хочет что-то вспомнить. Механически поправляет волосы, поредевшие и обесцветившиеся от времени. Впервые за многие годы знакомства чувствую в нем какую-то неуверенность; хочет что-то спросить, но почему-то не решается... Жду...

- Мама... Мамы нет уже? - спрашивает он неуверенно, извиняющимся голосом.

- Мама умерла... Вы были на похоронах...

- Да, да... Я помню. Замечательная была женщина... Ты к нам? Хотя да, ты ждешь... - Он помолчал. - Слушай, это, конечно, его дело, я не вмешиваюсь, но, может, ты скажешь ему, поговоришь... Чтобы он не уезжал после того, как защитит диссертацию. Все же вы друзья... Может, он хоть тебя послушает... Поговоришь?