Мирза Ибрагимов - Наступит день

Очевидно, эти размышления напомнили ему об Азербайджане и о случае в деревне.

- Что вы сделали с тем большевиком, который поднял шум на гумне? спросил он Курд Ахмеда. - Помните, сударь мой? Как его звали?

- Не помню! - проговорил Курд Ахмед, стараясь скрыть замешательство. Но можете быть спокойны, сударь! От старшего жандарма Али, которому я передал этого большевика, даже змея не уйдет живой из рук!

- Все же вы сообщите серхенгу Сефаи. Этим жандармам, ни старшим, ни младшим, доверять нельзя. Стоит показать им уголок сотенки, как они родную мать продадут. Сообщите серхенгу!

- Слушаюсь! - сказал Курд Ахмед и пошел к выходу, но Хикмат Исфагани, не вынимая мундштука кальяна изо рта, остановил его:

- Подождите, сударь! У меня к вам дельце!

Курд Ахмед нехотя вернулся на свое место.

- Извольте!

Хикмат Исфагани, вытянув ноги, удобно расположил в кресле жирное тело и еще глубже затянулся кальяном.

- Дела у нас, сударь, немного осложнились, - начал он. - Получена телеграмма. Товары наши прибыли из Швеции и застряли в Басре. Нечего и говорить, что доверять иракским жуликам не приходится... Могут воспользоваться царящими повсюду неурядицами и присвоить чужое добро. Что вы скажете?

Курд Ахмед сразу не мог понять, к чему клонит Хикмат Исфагани, и ответил сдержанно:

- Если прикажете, можем послать туда человека.

- Кого, вы думаете, можно послать в Басру? - спросил он.

- Можно господина Саршира... Человек он расторопный.

- Не надо... увлечется там опиумом и осрамит нас, - сказал Хикмат Исфагани и, вдруг оставив кальян, выпрямился в кресле. - А что, если этот труд возьмете на себя вы, сударь? Поезжайте хоть завтра! - И Хикмат Исфагани решительно поднялся. - Счастливый путь! - сказал он весело. - В случае каких-нибудь осложнений дайте депешу. Я просил мистера Томаса, и он приготовит соответствующее письмо. Я думаю, что затруднений не будет...

Курд Ахмед вспомнил о Фридуне. В первую минуту он решил было оставить для него письмо, но раздумал. Потом хотел предупредить заведующего складом, но и это показалось ему неосторожным.

Оставалось одно - ехать, предоставив все естественному ходу событий.

Когда Курд Ахмед вышел, Хикмат Исфагани полной грудью втянул дым из кальяна и, с удовольствием прислушиваясь к бульканью воды, погрузился в размышления о международных отношениях и перспективах своей торговли. Мирное булькание воды действовало на него успокаивающе, по всему телу разливалась приятная истома. Он закрыл веки и начал дремать, но пискливый голос неожиданно прервал его дремотное состояние.

- Разрешите войти? - раздалось у двери.

Увидя в дверях долговязую фигуру Софи Иранпереста, Хикмат Исфагани громко расхохотался. Дремоту как рукой сняло.

- Ты еще жив? - сказал он сквозь смех. - А ну, подойди, расскажи, как добрался, что было в дороге?

Софи Иранперест с увлечением стал рассказывать заранее придуманные небылицы о необычайных приключениях в пути, о перенесенных невзгодах, закончив все уверением, что готов жизнь отдать за своего господина.

- Поделом тебе! - прервал его излияния Хикмат Исфагани. - Теперь до гроба запомнишь расстояние между Джульфой и Тебризом. Запомнишь или нет?

- До могилы не забуду!

- Так сколько же километров?

- Триста, сударь!

- Повтори!

- Триста!

- Теперь ступай.

- Слушаюсь! - сказал Софи Иранперест и вышел, довольный тем, что развлек своего господина. А Хикмат Исфагани, посасывая кальян, снова закрыл глаза.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Фридун знал, что теперь он вне закона и его удел - жить, постоянно чувствуя смертельную опасность, нависшую над головой.

Порой ему казалось, что положение его было бы гораздо легче, если бы он не бежал, а предстал перед судом. Он мог бы тогда открыто рассказать судьям о бесчеловечности помещиков, нарисовать перед ними картину невыносимой жизни крестьян. Он смягчил бы сердца судей, пробудил бы в них жалость и сострадание к несчастной крестьянской доле.

Но где нашел бы он правду и справедливость? Разве судьи прислушались бы к его голосу, когда все они плоть от плоти таких, как Хикмат Исфагани, приказчик Мамед и другие!

Нет, нет! Кроме бегства из деревни, у него не было иного выхода. Лишь глупец и трус, не понимающий своих прав и обязанностей перед народом, может вручить свою судьбу в руки подлых законников или жандармов!

Путь избран. Возврат к прошлому невозможен.

В первое же воскресенье по прибытии в Тегеран Фридун отправился по адресу, полученному от Курд Ахмеда, в товарный склад Хикмата Исфагани. Тут было большое оживление. Люди сновали взад и вперед, получали товар, грузили его на автомобили, дроги, повозки. Но Курд Ахмеда на складе не было.

Фридун долго топтался в конторе склада, пока служащий не обратился к нему:

- Какой товар угоден господину?

- Мне надо видеть господина Курд Ахмеда, - смущенно ответил Фридун.

- По приказанию хозяина господин Курд Ахмед отбыл в Басру. Когда вернется, неизвестно.

И вот Фридун. сидел теперь в Тегеране в одном из полуразрушенных домов окраины.

Комната, в которой поселился Фридун, была кое-как приспособлена для жилья.

Фридун разглядывал отсыревшие по углам стены и потолок. В нишах была расставлена всевозможная посуда и домашняя утварь: фаянсовые тарелки, глиняная лампа, заржавленная кружка. Внимание Фридуна привлекла разукрашенная фарфоровая чаша с портретом Насреддин-шаха в овале.

В комнату вошла согбенная старушка и, увидев чашу в руках Фридуна, сказала дрогнувшим голосом:

- Любуешься, сынок? Любуйся, любуйся! Целого мира стоит!.. Только осторожней, не разбей!

Последние слова вырвались у нее помимо воли.

- Не бойся, мать, не разобью! - ответил Фридун и осторожно водворил чашу на прежнее место.

Женщина облегченно вздохнула.

- Правда, сынок, все это суета сует, но все-таки иметь вещь приятно. Если душа дэва заключена в склянке, как говорится в сказках, то моя душа - в этой чаше. Стоит ей разбиться, как я тотчас же испущу дух.

Сквозь низкие окна в комнату ворвались с улицы голоса. Это возвращались с работы ученики из сапожной мастерской. Солнце близилось к закату. Скоро должен был прийти Серхан, сын хозяйки, который возвращался по четвергам именно в это время.

Старуха поправила подушки на тахте и, прищурив добрые глаза, снова повернулась к Фридуну.

- Мечтала я, что будет у меня внук, я вручу ему чашу и тогда спокойно закрою глаза. А невестка не родит. Какие только заговоры и талисманы не пробовала! Ничего не помогает.

- Будет у тебя внук, мать, будет. И Серхан твой и невестка еще молоды.

- Но когда же? Я уж все глаза проглядела. Боюсь умереть, и тогда чаша...

- Ты опять о чаше, мать?! - проговорил, входя в комнату, Серхан, крепкий бронзоволицый мужчина высокого роста, и протянул руку Фридуну. Салам! Тоска меня забирает, когда слышу разговоры матери о чаше, и обидно становится за людей. Каждый связал свою жизнь с какой-нибудь вещью: один с золотом, другой с лавкой, третий с поместьем... Человек отдал душу чашам, которые сам же своими руками сотворил. Сделался их рабом, невольником... Будь проклята такая жизнь!