А Песков - Боратынский

Жил Аврам теперь в Офицерской улице, в доме хорошем и просторном. Двадцать человек одной прислуги.

Сие ль не счастье?

Но тороплива царская служба, и, едва принял полк, надо снова мчаться — теперь в Ригу, куда звал его еще майский государев приказ ("Господин генерал-майор и генерал-адъютант Баратынской. С получением сего отправьтесь немедленно для учинения инспекторского смотру над всеми пехотными полками Лифляндской дивизии и обо всем, что вами найдено будет, доносите прямо мне. — Пребываю вам благосклонный Павел").

* * *

16-го июня Аврам летел в Ригу, как и подобает генерал-адъютанту, видимо, с лицом, выражающим высокую служебную заботу, но с сердцем смущенным, ибо он, кажется, влюбился. — Александрина Черепанова, или Черепаха, как ласкательно дразнили ее подруги, воспитывалась с Машурочком и после выпуска из Смольного в феврале была определена фрейлиной Марии Феодоровны. — Свою сердечную заботу Аврам выдал нечаянно сестре: "От Черепановой тебе, сестрица, великие пени. Я уже от нее бегаю. Сделай дружбу, пищи к ней, она тебя сердечно любит". — Кто кого здесь более любит, сами понимаете, вопрос. Ответ не замедлит явиться: Аврам едет в Лифляндию с мечтой в душе.

* * *

Августа 2-го, после обеда, государь прогуливался в Павловском. Внезапно раздались звуки барабана и конский топот. Полки строились в боевые порядки, опаздывавшие торопились, сталкивались, падали.

Однако ни бунта, ни измены не случилось. Просто в конно-гвардейских казармах заиграли для пробы в трубу. В соседних казармах трубу услышали, и кто-то, самый сметливый, крикнул: "- Тревога!" — Крик услышали. Близстоящие не поверили, но кто был далее, на ложь поддался. Через минуту все павловское военное население летело ко дворцу. Государь объявил исполнительным офицерам высочайшее удовольствие. Оное было напечатано в "Санктпетербургских ведомостях": "За вчерашнее усердие и исправность во время тревоги".

Мария Феодоровна сетовала супругу: — "Не следует приучать их к мысли, что произошла беда во дворце". — Но августа 4-го, в то же примерно время, случилась новая тревога. Снова, во время прогулки государя, все вокруг помчалось и поскакало. Двух офицеров ранили, потерпели и нижние чины. Выяснилось: после обеда офицеры нашли в казармах своих солдат в полном обмундировании. Кто сказал, что будет тревога, не доискались. Разуверениям командиров солдаты не поверили. Затем в самом деле затрубили в рожок, и уже переполошенные офицеры должны были удивляться прозорливости солдат и скакать за ними вслед. — Рожок был почталионский. (Павел велел накануне всем почталионам выдать немецкие рожки, чтобы те оповещали о своем прибытии; приказ до полков довести не успели, а тем временем один из почталионов экстренно прибыл в Павловское из Петербурга и стал о том трубить.) После сего государь повелел жителям Павловского: "Чтобы во время высочайшего присутствия в городе не было ни от кого произносимо: свистов, криков и не дельных разговоров".

В это самое время, вдоволь проездившись по Лифляндии, Аврам скакал в Павловское для отчета о произведенном смотре. Должно быть, прямо с дороги предстал он перед Павлом. — "Вот на ком у меня порядок в Гатчине держался", — должен был думать Павел, глядя на запыленного генерал-майора, и пожаловал ему аннинский крест на шею, звезду на грудь и три деревни под Москвой.

* * *

Лейб-гренадеры привыкли к старому своему командиру — Берхману, и новый, молодой, Боратынский, удручил уже тем, что происходил из гатчинского войска. Новый командир не кричал громовым голосом и не ругался по-матерну, но гренадеры ворчали. Они только теперь поняли, что три зимних месяца, когда майор Эртель гонял их по Царицыну лугу, обучая прусской выправке, дело не временное. Двенадцать офицеров подали прошения об отставке. Их уволили теми же чинами без права ношения мундира. Несмотря на острастку, еще пятеро вышли из полка. За лейб-гренадерами надлежал особливый присмотр — шефом их был сам государь.

Осенью начались первые за императорство Павла сухопутные маневры в Гатчине. Каждый день шли дожди, утром солдаты натягивали невысохшую одежду. Пудра с буклей осыпалась у офицеров, и намокшая мука комьями падала на щеки и плечи солдат.

Шар-жируй!

Марш!

— Р-раз! Р-раз! Р-раз, два, три! Л-левой! Л-левой!

Деньги не держали в казармах, но брали с собой: прямо с ученья могли отправить за можай. Нескольких рядовых в одночасье выслали в Томский гарнизон, о чем в семьях их узнали лишь ввечеру, когда несчастные уже были на пути в Сибирь.

С Александриной Черепановой за делами Аврам виделся, наверное, лишь мельком. Он был занят, занят, занят; он отложил мечту о счастье на окончание маневров.

За маневры Авраму был даден собственный дом в Петербурге. Разумеется, места здесь хватало на всех братьев и сестер, да без них Аврам себя и не мыслил: "Теперь мы его отстраиваем, отделываем, и будет для всех нас довольно. Он стоит нам со всей поправкой тысяч до 5-ти. Но уже будет господской дом и свой собственный уголок".

* * *

Началась вторая зима нового царствования. У Марии Феодоровны приближались новые роды. Катерина Ивановна пребывала неотлучно при государе. Турок Иван все чаще слышал ласковые речи первых придворных. Отношения государя с Марией Феодоровной ухудшались.

Любовь Аврама за месяц вспылала, видимо, негасимым огнем.

* * *

11-го декабря 1797 года. СП.б.

Милостивый государь батюшка!

Я вам сообщаю новость. — Тут любопытство: какую? — Я не хочу долго томить вас. Я, я, я женюсь; и очень скоро уж сосватал, и по рукам ударили. — Вы мне прежде, батюшка, дали свое родительское благословение; то я тут прав, что прежде вас об оном не уведомил. — Вы хотите знать, кто? — Вы ее знаете: девица добрая, любезная, и такая, которая будет с нами всеми одна душа. Однако ж, я еще не сказал, кто такова? — Вы догадываетесь… отгадали. — Черепанова. — Дело совсем сделано. — Вчера представлялись мы государю и государыне. — Приезжайте, батюшка, скорее к нам. В исходе генваря брак наш совершится. — Может быть, вы скоро получите еще письмо — а теперь почта, то больше никак не могу успеть — сам бог управляет наши судьбы; и теперь я могу назваться гражданином и вашим покорнейшим сыном

Аврам Боратынский.

* * *

Итак, судьба его совершилась. У него были отец, братья, сестры, генеральский чин, дом, деревни, поля, крестьяне. Он был тридцати лет, и ему не хватало счастия.

1798

Перед венчанием несколько дней подряд государь присутствовал на разводных учениях лейб-гренадер. Боратынский не ударил в грязь лицом, и в приказе было объявлено: "Лейб-Гренадерский полк становится час от часу лучше, что относится единственно к старанию и усердию генерал-майора Баратынского".