А Песков - Боратынский

— Не могу вспомнить, — говорите вы, — не могу вспомнить времени, в которое бы не был Поэтом. Хотя я… с самого младенчества находил в своих воспитателях сильное сопротивление моим склонностям, однако же Природа одолела все их усилия; ничем, ни кроткими, ни строгими средствами, не могли изгнать гения или (если хотите) демона, обладавшего мною…

— Что скажу вам на столь сильные доказательства?… Вы будете всегда и везде Поэтом, во всех возможных обстоятельствах и случаях… всегда будете мыслить, чувствовать, говорить и поступать, как мыслит, чувствует, говорит и поступает только Поэт: даже если в течение десяти лет не напишете вы ни одного стиха, все, что бы вы в сие время ни видели и ни слышали, все, на что бы ни покушались и чего бы ни испытали, все для вас Поэзия или впоследствии будет Поэзиею… Но не забудьте принять в рассуждение также и всю раздражительность, всю болезненную чувствительность, которые неразлучны с природою истинного Поэта. Тысячи вещей, тысячи случаев сами по себе ничтожны и ничего не значущи, но исполнят горестию вашу жизнь: для нервной системы, для воображения, для сердца Поэта они будут тяжкими страданиями…

* * *

(Это письмо сочинил некогда славный Виланд, а Кюхельбекер в 819-м году перевел. Мы имели случай сличить с оригиналом: смеем заметить — отличный перевод.)

* * *

Поэтом от пелен, от рождения, от зачатия, если хотите, был Дельвиг: "На сходках наших он мало вмешивался в разговор, мало даже вмешивался в нашу веселость… всегда казалось, что между нами, живыми, небрежными, веселыми, четверостопными ямбами, он всегда смотрел важным гекзаметром". — "Быв двадцатилетним юношей, Дельвиг обладал постоянною степенностию нрава, что подало однажды повод Пушкину сказать, что он родился женатым". — "Во всяком случае был он мало разговорчив: речь его никогда не пенилась и не искрилась вместе с шампанским вином, которое у всех нас развязывало язык". — "Спрашивали одного англичанина: любит ли он танцевать? "Очень люблю, — отвечал он, — но не в обществе и не на бале, а дома один или с сестрою". Дельвиг походил на этого англичанина". — "Дельвиг вообще любил казаться стариком, перечувствовавшим, пережившим, но мрачности не было в его характере". — "Благодаря своему истинно британскому юмору он шутил всегда остроумно, не оскорбляя никого. В этом отношении Пушкин резко от него отличался: у Пушкина часто проглядывало беспокойное расположение духа… и его шутка часто превращалась в сарказм". — "Дельвиг почти не умел смеяться, но милая, добрая улыбка его никогда не забудется". — "Он всегда шутил очень серьезно, а когда повторял любимое свое слово "забавно", это значило, что речь идет о чем-нибудь совсем не забавном, а или грустном или же досадном для него!.." "Он так мило, так оригинально произносил это "забавно!", что весело вспомнить". — "Болезненная полнота его казалась дородством: он был росту выше чем среднего; лицо имел открытое, лоб высокий, прекрасный, всегда спокойный; голубые глаза его, вечно вооруженные очками, выказывали невыразимую доброту, ум и мысль. — В лицее мне запрещали носить очки, — сказал он мне однажды, — зато все женщины казались мне прекрасны; как я разочаровался в них после выпуска". — "Дельвиг был постоянно суеверен. Не говоря о 13-ти персонах за столом, о подаче соли… у него было множество своих примет. При встречах с священниками он не пропускал случая, чтобы не плюнуть им вслед". — "Дельвиг не любил поэзии мистической. Он говорил: "Чем ближе к небу, тем холоднее"".

* * *

Дельвиг был антонимом и антиподом Кюхельбекеру и Пушкину. Пушкин — летал, Дельвиг — шел; Кюхельбекер — восторгался, Дельвиг — иронизировал; Пушкин — хохотал, Дельвиг — едва улыбался; Кюхельбекер читал и писал по-немецки, ибо по рождению своему был германцем и вообще прилежал к языкам, Пушкин говорил на французском лучше, чем Карамзин и Дмитриев по-русски, а Дельвиг, хотя тоже был из немцев, не только природным языком не владел, но, говорят, до 14-ти лет вовсе не знал никаких языков, кроме русского. Кюхельбекер был вспыльчив и обидчив, Дельвиг — никогда не сумасбродствовал въяве, и никому не удавалось с ним рассориться.

Впрочем, на дуэль Булгарина вызывал он. Да и его самого вызывал к себе Бенкендорф (правда, много позже). Да и не забудьте, какое тогда было время: "мысль о свободе и конституции была в разгаре. Кюхельбекер был вспыльчив и обидчив, Дельвиг — никогда не сумасбродствовал свою "Вольность"…" "Во время пребывания императора в Москве были слухи, что он хочет освободить крестьян… В то же время беспрестанно доходили слухи об экзекуциях в разных губерниях… Во всех полках было много молодежи, принадлежавшей к Тайному обществу".

Je veux йtendre les bienfaits du mode Constitutionnel sur tous les peuples que la Providence a confiй а mes soins *, - сказал тогда государь. Еще в 815-м году была напечатана конституция Польши. "Польша получила конституцию, а Россия — военные поселения!" В Петербурге ходили слухи: царь влюблен в Польшу и ненавидит Россию. "Разводы, парады и военные смотры… почти его единственные занятия".

Je n'ai pas pu donner encore la Constitution а la Russie **, -говорят, сказал Александр, обращаясь к мадам де Сталь, когда в 812-м году она была у нас в Петербурге.

"Je n'aurai pu donner jamais…" ***, - говорят, думал он в 818-м году.

Некто пустил шутку под именем мадам де Сталь, что у нас le gouvernement est un despotisme mitigй par la strangulation ****. Словом, тебя! твой трон я ненавижу!.. Кочующий деспот… Бич народов — самовластье… Ах, лучше смерть, чем жить рабами… — И все это было еще до Занда, до Чугуева, до Шварца, до Ипсиланти.

* Я намерен даровать благотворное конституционное правление всем народам, Провидением мне вверенным (фр.).

** Я не мог еще дать конституцию России (фр.).

*** Я не смогу никогда дать… (фр.).

**** Правление есть самовластие, ограниченное удавкою (фр.).

До цареубийства не доходило, но еще неизвестно, что более чревато потрясением основ — ежели один пылкий юноша из благородной фамилии по своей вольнодумной легкомысленности вонзит в бок тирана (или пособника тирана) — кинжал, или когда о такой возможности говорят, хотя и за бутылками V.C.P., хотя и не на улицах, хотя и дома, но зато все юноши из благородных фамилий. Вот они — сидят и поют в голос: Не плачь дитя, не плачь, сударь; Вот бука, бука — русский царь!

Потом они опять пьют и читают друг другу стихи: о любви, о дружбе, о лени, о праздности, о пирах, о проказах, о прелестницах, о друзьях, о неге, об унынии, о рабстве, о свободе. Люблю с красоткой записной На ложе неги и забвенья По воле шалости младой Разнообразить наслажденья. Ум их не утоплен в вине, и они трезвы. Я люблю вечерний пир, Где Веселье — председатель, А Свобода, мой кумир, За столом законодатель.

Или — не так! Ум утоплен, ибо ум высокий можно скрыть безумной шалости под легким покрывалом. В углу безвестном Петрограда, В тени древес, во мраке сада, Тот домик, помните ль, друзья, Где наша верная семья, Оставя скуку за порогом, Соединялась в шумный круг И без чинов с румяным богом Делила радостный досуг?