Илья Ильф - Фельетоны, статьи, речи

Билеты были наготове, прекрасные билеты, где с юридической педантичностью были указаны и день спектакля, и его час, и номер ряда, и номер: места, я название пьесы.

- Вас-то мне и надо, - мрачно сказала контролерша. - Эти билеты аннулированы.

- Как аннулированы?

- Это дело не мое, гражданин. Обратитесь к администрации.

Когда человека называют "гражданином", произнося это слово с металлическими интонациями в голосе, то уже ничего хорошего не ждите.

- Позвольте, - сказал доцент, - билеты у, меня правильные, пустите меня в зал, мы опоздаем!

- Я уже вам сказала, гражданин, русским языком. Обратитесь к администрации.

И, отпихнув его, она уже обращалась к другим зрителям:

- Вы можете пройти. А ваши места тоже аннулированы, гражданин. И ваши. Русским языком вам говорят: граждане, обратитесь к администрации.

Началась какая-то чертовщина. Доцент помчался к администратору.

К нему вышел человек в ковбойском наряде, с выражением нечеловеческого спокойствия на молодом лице.

- Пожалуйста, выясните поскорее это недоразумение! - крикнул доцент, горячась. - Уже начался спектакль.

- В чем дело? - сказал ковбой, не теряя хладнокровия.

- Это я вас должен спросить, в чем дело. Безобразие какое!

- Ну так вот, - медлительно продолжал ковбой. - Билеты первых пяти рядов аннулированы. Понятно?

- На каком основании?

- У нас сегодня смотрят спектакль иностранные дипломаты.

- Ну и пусть смотрят. Очень рад. Но при чем тут я?

- Я ничего не могу сделать, гражданин. Обратитесь к товарищу Бернацкому.

И ковбой удалился в свое ранчо, напротив раздевалки. А в это время в зале уже гремела музыка, шел спектакль.

Бернацкий (очевидно, тоже администратор) был в толстовке, но, невзирая на эти мирные одежды, характер имел железный.

- Чего вы волнуетесь? - говорил он, с отвращением глядя на доцента. Вам уже говорили, спектакль смотрят иностранцы.

- Да, но ведь билеты проданы мне, а не кому-нибудь другому.

- Деньги за билеты можете получить обратно.

- Дело не в деньгах. Раз вы мне продали билет, вы должны дать мне место. Я этого требую.

- Вы ничего не можете требовать. Билеты аннулированы.

- Почему же вы об этом не известили заблаговременно? Почему не объявили в газетах? Наконец, если вы не успели объявить в газетах, то почему не вывесили объявления хотя бы на дверях? Нам по крайней мере не пришлось бы раздеваться, покупать программу и вообще выносить все это унижение.

- Не учите меня, как надо оповещать публику. Вас это не касается. Получите свои деньги и уходите.

Услышав этот беспредельно хамский ответ, доцент растерянно оглянулся.

Позади него уже собралась порядочная толпа таких же, как и он, обманутых зрителей. Их было человек сто. Они стояли в полутемном фойе, с ненужными биноклями и программками в руках, изумленные и беспомощные. От них пахло одеколоном и пудрой. Сейчас, в своих шелковых платьях и лучших пиджаках, они чувствовали себя неловко, как голые. Они-то спешили, одевались, завивались, ехали откуда-то издалека - и вдруг нарвались на каких-то полудиких тупиц и нахалов.

- Это возмутительно! - воскликнул доцент. - Я напишу об этом в "Правду". Вы даже не понимаете, что вы делаете.

Администратор расхохотался.

- Можете писать куда хотите. Сказано - и кончено.

Говоря по совести, хотелось дать по морде. Но драться нельзя. И доцент продолжал приводить словесные доводы. Тогда из-за спины администратора выдвинулся совсем еще юный ревнитель порядка.

- Следуйте за мной, - сказал он официально.

- А вы кто такой?

Ревнитель предъявил удостоверение Осодмила.

Доцента увели в кабинет, где и потребовали объявить свое звание.

- Вот вы ученый, - рассудительно сказал юноша, ознакомившись с документами, - а бузите. Вы знаете, что вам за такие штуки сделают? Тут иностранцы ходят, а вы беспорядок устраиваете.

- Так ведь это вы устроили беспорядок! - заорал доцент, не помня себя.

После этого была произнесена классическая громовая фраза:

- Пра-а-шу очистить помещение!

И доцента выгнали.

Вот, собственно, все, что произошло восьмого апреля в театре имени Мейерхольда на спектакле "33 обморока" {1}.

Мы часто и справедливо говорим о том, какой у нас замечательный театр и какой у нас замечательный зритель. Как же случилось, что в одном из наших театров могли так поступить со зрителем? Это произошло потому, что между искусством и прекрасным советским зрителем стали люди с лакейскими душами, люди, для которых слово "иностранец" значит больше, чем гордые слова "советский гражданин".

Вызывает ярость то, что произошло вечером восьмого апреля.

Легко себе представить, как будут оправдываться эти люди.

- Что, собственно, случилось? Ну, пришли! Ну, ушли! Ведь деньги они могли получить обратно! Подумаешь, амбиция!

А дело не в амбиций. Дело в достоинстве советского гражданина, которого никому не позволено унижать. Дело в правах наших граждан, правах, которые никто не смеет стеснять. Унижение советского гражданина есть унижение достоинства всей страны и преступление против существующего в ней порядка. Надо прокуратуре заняться наконец такого рода преступлениями. Это представляет крупнейший общественный интерес.

В Советском Союзе к иностранцам - и к дипломатам, и к путешественникам, и к специалистам - относятся с величайшей корректностью. Мало того, с общепризнанным гостеприимством. Но это не значит, что под видом заботы об иностранцах кто бы то ни было получил право наносить ущерб советским гражданам.

И описанное здесь, казалось бы, простенькое происшествие на самом деле имеет большое политическое значение.

1935

1 "33 обморока" - спектакль из водевилей А.П. Чехова.

Театральная история. - Впервые опубликован в газете "Правда", 1935, э 119, 30 апреля.

Печатается по тексту Собрания сочинений в четырех томах, т. III, "Советский писатель", М. 1939.

ДЕЛО СТУДЕНТА СВЕРАНОВСКОГО

Преступление было совершено, как впоследствии удалось установить свидетельскими показаниями и признаниями самого обвиняемого, ровно в 7 часов вечера 28 апреля сего 1935 года. Произошло оно в вагоне трамвая. Студент автомеханического института им: Ломоносова Сверановский Михаил, двадцати трех лет, грамотный, холостой, не судившийся и приводов не имевший, следовал в вагоне трамвая на торжественный вечер в институт. Так как после официальной части вечера предполагалась часть неофициальная, студент Сверановский, двадцати трех лет, был чисто выбрит и принаряжен.

Что может быть лучше? Быть молодым, здоровым, веселым! Ехать на вечер, где после официальной части будет, черт возьми, еще часть неофициальная, ехать и сознавать, что впереди еще длинная чудная жизнь, диплом, работа, может быть, женитьба, может быть, путешествие! Нет, нам никогда уже не испытать такого чувства. Уже и возраст не тот, и здоровьишко не то. Завидно! Честное слово, завидно!