Лидия Чарская - Т-а и-та

— Это братья Ники Баян, — успела шепнуть Нете Зина, когда студент и кадетик еще поднимались по лестнице.

— Не можете ли вы вызвать Баян, m-lle? — как бы в подтверждение ее слов, обратился к Зине Алферовой студент.

— Нета, ступай ты, я не могу, дорогая моя, оставить кассу.

Нета быстрой, далеко не соответствующей ее обычной медлительности, походкой направляется в дортуар. Там суматоха. Мечутся по длинной комнате неодетые растерянные фигуры. Пахнет пудрой, духами, паленым волосом. Маша Лихачева взяла на себя роль парикмахера. Вооружившись горячими щипцами, она в одно мгновение преображает тщательно причесанные гладенькие головки в живописно растрепанные или завитые бараном, немилосердно распространяя вокруг себя запах гари.

Сейчас она причесывает Хризантему. Распустив роскошные белокурые косы последней, Маша завивает их нежные пряди на раскаленные щипцы и сооружает из них какую-то сложную прическу. Несколько человек со шпильками и косоплетками в руках уже ждут своей очереди.

— Ника! Баян! Где Баян, mesdames? — растерявшись кричит Козельская. — Ее братья приехали. Зовут ее вниз.

— Да что ты с неба что ли свалилась? Ника давно уже в музыкальном классе. Ее там сама Зоя Львовна одевает и причесывает, — слышатся озабоченные голоса. — А что, у вас большой сбор в кассе?

— Ах, mesdames, — говорит возбужденно Неточка, и ее красивое лицо статуи снова зажигается жизнью, — барон Гольдер целые пятьдесят рублей за билет выложил!.. Мы с Зиной так и ахнули… Зина та совсем растерялась, вскочила со стула, отвесила реверанс да как брякнет: «Дорогая моя, мерси». Это почетного-то попечителя дорогой моей назвала! Как вам нравиться? А?

— Ха-ха-ха! — смеются кругом.

— Маша! Лихачиха! Что у тебя было насыпано в кругленькой коробке? — с блуждающими глазами накидывается на миловидного парикмахера Золотая рыбка.

— Что было? Порошок зубной был. А что? — растерянно бросает ошалевший от работы парикмахер.

— Ну, вот… — безнадежно разводит руками Лида, — Это порошок, а я им щеки напудрила. Он розовый и пахло от него так вкусно. Думала — пудра. А теперь щиплет, Бог знает как.

— Смой, если щиплет — пустяки!

— Я уже два раза мыла. И так уже как сапог и лакированный, блестит вся моя физиономия.

— Вымой в третий раз. Не беда…

— Mesdam'очки, — стонет Тер-Дуярова, — нет ли какого средства от узких сапог? — и она, с видом мученицы, прихрамывая и хватаясь за встречные предметы, бродит по дортуару.

— Носи широкие, только и всего, — подает совет кто-то из товарок.

Фрейлейн Брунс выходит из комнаты. Лицо у нее праздничное. Поверх затрапезного синего мундира-платья приколот к груди кружевной бант, и черненькая бархотка словно невзначай запуталась в волосах.

— Еще не готовы? — замечает она по-немецки. — Но ведь уже поздно. Все гости, должно быть, уже собрались.

Она желает еще что-то сказать, но обрывает фразу и багрово краснеет: ей попадается на глаза художественно причесанная, вся в бараньих завитушках голова донны Севильи.

— Галкина! Was ist den das fur Frisur! [19] Что это за завивка!

— Но ведь у нас праздники, — пробует оправдаться «кажущаяся испанка», благоразумно прикрывая, однако, прическу руками.

— Убрать эти завитушки! Убрать сию минут! Это — голова овцы, а не благовоспитанной институтки! Размыть водой, напомадить помадой… Сделай, что хочешь, но чтобы я не видела больше этих вихров!.. — заявляет решительным тоном Скифка и, совершенно уничтожив бедную Ольгу, держит путь дальше.

— Тер-Дуярова, это что за походка? Как ты ходишь? — обращается она к идущей ей навстречу армянке.

— У меня мозоли, фрейлейн Брунс.

— Фи… У благовоспитанной девицы не должно быть мозолей. Носите Бог знает какую обувь, а потом страдаете… А что с вами, Лихачева? — неожиданно останавливаясь перед импровизированным парикмахером, восклицает Брунс. — У тебя весь нос в пудре. И ты…

Черненькая Маша роняет от неожиданности щипцы и попутно обжигает лоб Хризантемы.

— Ай!

Добрая половина пышной белокурой пряди волос остается на раскаленном железе. Невольные слезы брызжут из глаз Муси Сокольской.

— Так и сгореть недолго… Пугаете только… — Ворчит Лихачева и дует на обожженный лоб своей жертвы. — Ничего, душка моя, мы это колечком закроем… — утешает она пострадавшую.

— Что колечком? Нельзя колечком!.. — волнуется Августа Христиановна и, спохватившись, вспомнив сразу, разражается целым потоком негодования. — От тебя духами за версту пахнет… Голова кружится от них… Чтобы не было этого… Ужас какой!

А в умывальной комнате Валя Балкашина, затянутая в рюмочку, с дико вытаращенными глазами пьет валериановые капли и нюхает соль.

— Меня тошнит… — признается она с тоской. Брунс насильно распускает на ней шнуровку.

В восемь часов звенит звонок, приглашающий в залу. Все гости уже там. Все места давно заняты. Некуда яблоку упасть, как говорится.

С удовлетворенным видом Зина Алферова, подсчитав кассу, идет в зал. Хотя билеты продавались всего по двугривенному, но многие приглашенные ради сиротки платили за них впятеро высшую цену, а многие и того больше. Словом, в кассе набралось около трехсот рублей. Сумма, не только достаточная на обмундирование Глаши, но и на воспитание ее, по крайней мере, на первые годы воспитания, в каком-нибудь заведении для маленьких.

Между тем, вечер уже начался. На эстраде появилась Нета Козельская. Спящая красавица далеко не оправдывала сейчас данного ей подругами прозвища. Бледное личико прекрасной статуи теперь еще больше нежели во время бойкой торговли билетами разрумянилось и оживилось…

— стройно выводил молодой красивый голос Козельской арию Татьяны.

— Какая прелестная девушка! Какой богатый, очаровательный голос! — шептали почетные гости в первом ряду.

— пела дальше Неточка, и ее голубые, обычно сонные и неподвижные глаза разгорались сейчас, как звезды. А богатый переливами, красиво дрожащий голос разливался по всем уголкам огромного зала, привлекая внимание слушателей.

Но вот она кончила. Послышались аплодисменты. Из первого ряда ей улыбалось обаятельно доброе лицо начальницы. Одобрительно кивал, аплодируя, барон Гольдер, почетный опекун.

Смущенная и довольная сошла Нета с эстрады. На смену Чайковскому зазвучали мятежные, полные затаенной силы, звуки вагнеровского марша. Волнуясь, похолодевшими пальцами исторгали их из клавиш певучего рояля Золотая рыбка и Хризантема, две лучшие музыкантши института.

С чувством и с тонким пониманием исполняли они знаменитый отрывок из оперы «Кольцо Нибелунгов». Бледная от волнения Золотая рыбка и пылающая румянцем Хризантема тщательно сыграли в четыре руки вагнеровский марш.